Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Бахметьевск привычно прошествовал шумливой кумачовой демонстрацией в канун Великого Октября, позже привычно собрался на городской площади под елкой на Новый год и вскорости, в начале февраля, привычно посмотрел по телевизору на траурную процессию.

В этот раз папа Алеши аппетитно поглощал свежеиспеченные горячие оладьи со сметаной.

— Ну хоть напакостить не успел, — сыто подвел он итоги правления усопшего, отставляя пустую тарелку на спинку дивана. — Хотя кто его знает?

— У него вроде почки неизлечимо больные были, — по-женски сердобольно отозвалась Надежда. — Когда ему пакостить-то?.. У нас у Гальки на работе отец от почечной недостаточности умер. Так там дома дышать нечем было. От него мочой разило за версту, и рвало все время.

— Вот так, значит, страной и управлял, — согласно заключил Анатолий. — Но, может, так даже лучше — когда не вмешиваются. Все как-то само собой к лучшему возвращается.

— Ежели не управлять, все в конце концов развалится, вразброд пойдет, — возразила Алешина мама, немного отодвинувшись от мужа. — Русский люд только из-под палки умеет жить. Вон у нас Васька, мастер, перестал на делянки с проверками мотаться — лесорубы в обед поддавать начали. Один под трелевщик, пьяный, свалился — переломало всего. Теперь из Саратова комиссия — небось, выгонят его из мастеров, если не посадят.

— Что ты сравниваешь? — принял ее слова слишком близко к сердцу Панаров. — Кто у вас в лесорубы идет? Пьянчуги да «химики» бывшие… В космос, что — тоже из-под палки полетели? А страну после войны заново отстроили?

— На одном космосе долго не протянешь, — невозмутимо заметила жена. — И на том, что сто лет назад было. Сейчас, за десять последних лет, что сделали? Слава богу, мы хоть газ в дом провели. А за водой в колонку как бегали, так и бегаем. Зимой задницы морозим… Мне четвертый десяток идет, я так всю жизнь, как маятник, качать не хочу.

— Все время ты политику к своей заднице сводишь, — успокоился, рассмеявшись, Анатолий. — Что могу — делаю… Незачем мне на Фролина кивать. Он полгода назад сухари был готов сушить. Меру во всем нужно знать, а то как по Гегелю может получиться.

— Это как? — поинтересовалась Надежда.

— Когда количество вначале перейдет в качество, а потом обратно в количество — от десяти до пятнадцати лет с конфискацией, — сформулировал тот небесспорную мысль почитаемого им диалектика.

— Пап, а мне уже девять скоро будет, — решил к месту включиться во взрослый разговор о количестве лет Алеша.

— Еще не скоро, осенью, — сдержав смех, чуть улыбнулась ему мама, весело переглянувшись с отцом.

В феврале вместо обыкновенных безудержно яростных вьюг, слепящих буранов, неуемных низовых метелей, быстро и уверенно заметавших город снегом по верхушки заборов, негаданно ударили сухие, неподвижные, бесснежные арктические морозы.

Каждое утро, тихонько разбуженный мамой, Алеша первым делом бежал на кухню посмотреть в окно, выходившее на восток. Ежели небо там было серовато-ясным, с голубоватыми проблесками еще горевших с ночи звезд, а над черневшими на холмах верхушками сосен начинала чуть зримо алеть, светиться тонкая пурпурная полоска, имелись все шансы остаться дома. При минус тридцати занятия для школьников младших классов предусмотрительно отменялись. Можно было не дожидаться сконфуженного объявления районного радио и снова безмятежно забраться под не успевшее еще остыть стеганое одеяло.

От завернувшей стужи бревна сруба жалобно и просительно потрескивали, запушенные кружевным инеем и залепленные крупчатым снегом окна пропускали внутрь тусклый, холодный, синеватый свет, превращавший силуэты бессмертника и фикуса в горшках на подоконниках в дивных сказочных чудовищ. Полыхавший розово-желтым пламенем газ громко шипел в открытых на полную мощность горелках обеих галанок, но в доме все равно было прохладно, и Алеша ходил по комнатам в кофте и шерстяных носках.

После гибели под колесами злополучного грузовика несчастной бабы Шуры соседская половина дома оставалась нежилой — окна на фасаде были грубо заколочены кривыми щитами из некрашеных старых штакетин, дверной проем крест-накрест перекрыт толстым брусом, прибитым «двухсоткой» к косякам, запущенный палисадник зарос сорняком.

Стена, отделявшая половину Панаровых от выстуженной соседской, оставалась ледяной на ощупь и крала тепло из избы. Деревянные рамы окон, хоть и были двойными зимой, утепленными по краям аптечной ватой и обклеенными бумажными лентами, прозрачно желтевшими на фоне голубоватого глянца белой эмали, не справлялись с резкими, шквалистыми порывами северного ветра, огнем обжигавшего нос и щеки прохожих на улице; завалинки пропускали мороз в подпол, холод губил верхний слой годовых запасов картошки, становившейся приторно-сладкой на вкус и годившейся лишь непривередливым поросятам, и поднимался незримой мглой в комнаты через широкие зазоры меж половицами.