Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Ты бы рот поменьше сейчас открывал, — мягко посоветовала Надежда. — Толку от болтовни твоей нет, а залетишь единожды понапрасну — всю жизнь потом загубишь, не отмоешься.

— Да это я так, только с тобой да сам с собой, — вернулся в реальность Панаров и повернулся на бок, наконец заметив действие на экране.

Ничего развалить Андропов не смог либо не успел. После краткой переписки с американской девочкой с красивыми креольскими глазами, впервые пробудившей в Алеше живой интерес к девочкам его возраста как виду живых существ, и старческого ворчливого переругивания со своим о три года более дряхлым улыбчивым заокеанским оппонентом на метафизические темы цитадели мирового зла и стратегии космического оборонного добра, тот как-то быстро занемог, слег и выпал из сферы внимания Алеши.

Стараясь не выдать себя, свою новую любовь, мальчик как можно равнодушнее вскользь осторожно поинтересовался у родителей, где находится «Артек» и есть ли возможность туда попасть. На экране телевизора артековская пионерская форма очень шла темноволосой красавице Саманте.

— Ты еще маленький, сынок, — с одобрительной улыбкой приголубила, погладила его по голове мама. — Вот станешь пионером, может, тебя и пошлют… Это пионерлагерь на Черном море, в Крыму. Для самых лучших детей во всем Советском Союзе.

— Что ты ему небылицами-то голову морочишь? — неожиданно возмутился папа. — Кто его туда пошлет из нашей дыры захолустной?

— Я просто объясняю, — стушевалась было Панарова, но тут же с готовностью приняла привычную бойцовскую позицию. — А вдруг пошлют? Ты откуда знаешь?

Ей было как-то неловко сознаться ребенку, с горящими глазами внимавшему ее словам, в том, что папа прав. Захотелось в духе эристиков настырно противоречить, идти вразрез, упорствовать и стоять на своем.

— Тебя в детстве много куда посылали? — с нескрываемой издевкой полюбопытствовал Анатолий. — На колхозное поле да в коровник вонючий?

— Что ты на свой аршин меряешь? Тогда время другое было, — обидевшись на черствость мужа, возразила никогда не сдававшаяся Надежда. — И жили мы в деревне… Вот будет учиться на одни пятерки — возьмут да и пошлют, — вновь ободряюще улыбнулась она Алеше и украдкой быстро зыркнула на мужа, изо всех сил нахмурив брови.

— Я и так на одни пятерки учусь, и фотка моя на доске почета, — горделиво возвестил мальчик, воскрешая поникшую было мечту повстречаться с Самантой Смит на романтическом черноморском побережье. — Я самый лучший в классе, мне Римма Григорьевна так сказала.

— Вот и молодец! Учись дальше на одни пятерки — станешь пионером и поедешь в «Артек», — опять угрожающе взглянув на скептически хмыкнувшего супруга, предсказала Надежда. — Если б я в детстве не мечтала из дома уехать, в четырнадцать лет бы только отца слушала — так и осталась бы в коровнике работать. Когда очень хочешь, все можно в жизни получить, сынок.

— А почему у некоторых не получается? — тотчас же, не откладывая в долгий ящик, решил осторожно подвыяснить возможные исключения из нового, наверняка такого же ненадежного взрослого канона Алеша.

— Потому что других слишком слушают, — Панарова значительно воззрилась на вынужденно молчавшего с несогласным видом мужа. — Вместо того, чтобы своей головой с детства учиться жить. И не все стараются, потому что больше всего хотят лениться, лодырничать, а не добиваться — баклуши бить, а не в «Артек» поехать.

В объективные препятствия, преграды, каковые нельзя осилить, одолеть, обойти, наконец, Надежда не верила. Привыкнув сызмала полагаться лишь на себя, вдали от отчего дома с грузом вины грешной ослушницы внутри — источником гонора, заносчивого упрямства, удерживавшего от покаянного возвращения, когда не было уж сил жить на луковице с черствой ржаной краюхой — она не сомневалась, что в восемнадцать проворонила свой шанс, не пойдя после техникума в плановоэкономический институт.

— Вот с тобой бы не познакомилась в Новиковке — точно бы уехала поступать в Оренбург! — не раз казнила она мужа. — И поступила бы.

— Мам, а я бы тогда был?.. В Оренбурге? — поинтересовался как-то Алеша.

— Конечно, был бы, сынок… Только немножко другой, — смутившись, отвела та взгляд от наивных серо-голубых глаз под короткой прямой челкой. — Скоро к тебе на день рождения приедут бабушки и привезут много подарков. И я тебе подарок купила… Но пока не покажу.

Последняя осень злосчастного умирающего генсека была мягче, чем морозистая весна. Отсутствие жесткой воли сверху в разгоревшейся было борьбе за трудовую дисциплину дало себя знать в выдохнувших с облегчением низах. До людей дошло, что с опаской ожидавшееся похолодание отменяется, неумеренное рвение особо ретивых не поощряется, преизбыточные гомон, шумиха и суета окрест этого стали как-то неуместны и даже неблагопристойны ввиду надвигавшегося события. Страна готовилась к очередным похоронам.