Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Коммунизм — это, например, когда в магазинах все бесплатно, — неуверенно провозвестила мама.

— И в игрушечном магазине тоже бесплатно? — недоверчиво уточнил Алеша.

— Конечно.

— Но ведь тогда любой мальчишка, который туда придет пораньше, все заберет, — подивился непониманию взрослыми самоочевидных вещей практичный и умудренный детсадовским опытом Панаров.

— Не заберет — ему не дадут, — неопределенно успокоила его мама.

— Ну, тогда заберет самые лучшие игрушки, а мне опять одни солдатики достанутся, — поученный жизнью, безрадостно заключил Алеша.

— Ты уже будешь большой, и игрушки тебе будут не нужны, — ободрила Надежда сына неясными перспективами взрослой жизни нестяжателя.

Алешу аргумент мамы не удовлетворил. Наверняка и у взрослых есть вещи, каковые бы они неутолимо жаждали так же, как он — радиоуправляемую машинку или пулемет на батарейках, не говоря уж о велосипеде «Школьник».

Ясно же, что на всех не хватит, а тот, кто придет в магазин первым, заберет и машинку, и пулемет, и велосипед.

Нет, коммунизм, скорее всего, что-то другое, просто мама недопоняла, напутала. Посему сын вознамерился обратиться к более авторитетному кладезю знаний в семье.

— Коммунизм?.. А черт его знает, что это такое, — обескуражил его папа несерьезностью и легкомысленным смехом. — Не забивай себе голову. Вырастешь — поймешь, что никто из взрослых того не знает.

— И дедушка Ленин не знал? — обеспокоенно переспросил изумленный мальчик.

— Дедушка Ленин знал еще меньше, чем мы, — уверенно ответствовал отец. — Ты в школе только про это не спрашивай, ладно? А то хуже будет, чем его нарисовать.

Вновь Алеша ощутил присутствие чего-то недоговоренного, таинственного и чужеродного в жизни взрослых. И когда через пару дней увидел по телевизору военных, подчеркнуто медлительно несущих на плечах продолговатый ящик под унылую музыку, и услышал траурные, мало доходчивые для ребенка слова диктора за кадром обо всем советском народе, очутившемся в некой довольно неприятной ситуации, уже почти не дивился тому, что папа, полулежа на диване, с аппетитом поглощал горячие жареные пирожки с картошкой и слегка рыгнул во время спуска ящика в глубокую яму.

— Слыхала?.. Грохнули гроб, — спокойно сообщил Панаров жене. — Ленькины похороны теперь надолго все запомнят… Но хоть пожить мало-мальски людям дал после дурака лысого с кукурузой.

Алеша доныне видел кукурузу лишь в мультфильмах и на картинках в детских книжках. Были то веселые, чубастые существа мужской беззаботной наружности, поющие частушки, пляшущие вприсядку либо врастяг играющие на гармошке. Но ни в палисаднике, ни на огороде, ни в Пелагеевке початки кукурузы не росли.

— Потому что не растет она здесь, не вызревает ни черта, — пространно промолвил на его вопрос папа. — Ей солнца много надо, и земля другая должна быть. А лысый рот в Америке раззявил и вознамерился всю Россию-матушку ею засадить. У нас в детстве хлеб только из кукурузы был. Ножом ломоть отрезать нельзя было: кромсаешь, а он в пыль рассыпается. И черствел враз. День не мог в хлебнице пролежать.

Хлеб, продававшийся в ближнем продуктовом у стеклозавода, Алеша любил. И гнедые, лоснящиеся маслом, ароматные кирпичи ржаного «Дарницкого», подчас еще почти горячие, только из пекарни, с пылу, с жару, и выпуклые румяные сайки с изюмом, словно перетянутые поперек бечевкой на две половинки, и сладковатый податливый мякиш пшеничных батонов, который, обмакнув в жидкое вишневое варенье или слегка засахарившийся к зиме мед, так приятно было запить прохладным молоком.

Первый самостоятельный поход в магазин был за хлебом — двугривенник, стиснутый в кулачке, и холщовая кошелка чрез плечо.

Каленые на сливочном масле, вымоченные в молоке, чуть влажноватые в сердце-вине, бесподобные гренки поутру на завтрак перед школой, незамысловатые бутерброды с краюшкой черного и кружком поджаренной «докторской» колбаски, чтобы подкрепиться в полудне на огороде на уборке картошки, кусок батона с брусничным джемом или сливовым повидлом, разных размеров и форм выпечка в «Кулинарии», душистые плоские лепешки, словно потыканные вилкой по глянцу, либо плюшки, свернутые сахарной спиралью, стянувшей в витках вкрапленные темные ягодки, ватрушки с густым конфитюром или щедро подслащенным творогом в центре, мягкие бублики, что можно было носить на запястье и неторопливо откусывать по ходу игры…

Хлеб Алеша любил… Видимо, и вправду Ленька дал ему пожить и был лучше, чем лысый дурак.