Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Это ты о чем? — озадаченно переспросил дядя Сева.

— Да так… Я в общем и целом, — тут же осекся Нежинский, вовремя решив не вдаваться в подробности о значении надписи на груди, которую он мельком успел разглядеть, подсмотрев и подслушав тихую беседу детей на диване. — Просто я хочу сказать, что и с собственным сыном у вас никаких гарантий, что ваш образ мыслей и жизненные принципы лет через десять будет разделять. А что говорить за целый народ?.. Над Хрущевым и Брежневым посмеивались, анекдоты сочиняли. Над Андроповым с Черненко головой качали в недоумении. Горбачева ненавидеть начинают понемногу… И те, что ваши помыслы разделяют, и те, что мои.

— Союз века простоит и над твоими мыслишками нэпманскими посмеется! — хлобыстнул кулаком по столу дядя Сева. — Чтоб третий Рим пал — этого вовеки не будет!.. Да ежели кто дерзнет его подкапывать начать, вразрез пойти, мы, рабочие, из цехов выйдем на улицы и так намылим шеи — мало не покажется! Думаешь, не знаем, где у нас обком партии находится? Вот этими вот руками в Волге всех перетопим! И они это знают, так что не подкопают!.. Мы, советские люди, всегда начеку будем. Это только кой-кому кажется, что спим.

— А по-моему, зенки водкой вся страна давно залила и натурально храпит, — решилась наконец вступить в серьезный мужской разговор никого не боявшаяся Панарова. — Может, уже и проспали… Все подкопано и держится на честном слове. Один толчок — и, как карточный домик, посыплется. И нас всех засыплет… Детей вот только жалко: что они от нас унаследуют?

— Великую державу, шестую часть суши, самую богатую на недра, ресурсы, с бесплатной медициной, образованием, гарантированной старостью, приоритетом в космосе и науках, электрификацией и газификацией, без организованной преступности, без национализма, без страха за будущее, — медленно и весомо загибал толстые пальцы на руках дядя Сева, по-отечески неодобрительно, но снисходительно глядя на встрявшую во взрослый спор несмышленую маленькую девочку Надежду. — Маловато тебе?.. Зажрались вы, не дорожите! Изъять бы у вас все это на время да посмотреть, как оно вам живется — со свободой возможностей и правом на гнилое мещанство…

— Державу великую из одних трясущихся старческих рук в другие даже не передают — сама давно вываливается. Суша великая наполовину снегами да льдом покрыта круглый год. Ресурсы по трубам за границу утекают, а в руках народа — один навар с яиц; образование ту же зарплату, что у работяги с восьмилеткой, дает; медицина только на словах задаром, а чуть что взаправду случись — в Саратов из нашей дыры с конвертами да сумками с хрусталем едешь. Могу, если хотите, и дальше продолжать, дядь Сев, — тоже неторопливо и по пальцам, подражая манере старшего, перечислил Нежинский. — Ни у вас, ни у меня абсолютной истины нет. Но моя позиция сильнее. Потому что вы за то, чтобы оставить все, как есть. А так в жизни не бывает… Я за перемены — диамат на моей стороне. Хоть я и не философ в душе, как Толя Надькин, но дух музыки жизни получше вашего чувствую, уж мне поверьте… Уже вот в эту самую минуту вовсе нет той страны, что в вашей голове смолоду отпечаталась — фикция, лишь там она и осталась… Если вообще когда-то существовала на самом деле, вне людских голов. Нейроинфекция, миллионы мозгов захватившая. Хорошо хоть, что не для всех оказалась смертельной. Еще бы чтоб невосприимчивость, иммунитет покрепче выработался…

— Дурак ты, а не философ, — на удивление спокойным голосом констатировал вдруг дядя Сева. — Дай этой стране-фикции сто лет без войны — горячей ли, холодной ли — и никто никогда на планете ее уже не догонит. А они там, за бугром, в отличие от тебя, знают об этом. Да и ты знаешь, чего себе врать-то… И это для них самый страшенный кошмар. Стать никому ненадобными островками окрест единого, монолитного советского континента — надежного дома сотен народов, неразрывно спаянных в один великий советский народ!

— Банальный имперский шовинизм, — уже не обижаясь, рассмеялся Артем. — Через него на свете разве что полинезийцы не проходили. И все знаем, чем это заканчивается… В лучшем случае, как у греков или испанцев. В худшем — как у ацтеков или майя.

Тетя Клава, потихоньку переговаривавшаяся с племянницами и с неодобрением посматривавшая на дерзкого, невоспитанного Нежинского, как-то приумолкла и принялась заметно клевать носом.

Артему, за весь вечер не пригубившему рюмки, застольная беседа стала докучать. Переспорить стального дядю Севу не было никакой возможности, да он и не ставил себе такой цели.