Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

После еще одного стакана, что Архипыч выпил, не пролив ни капли, по-гусарски браво и даже картинно, он многозначительно зыркнул на сноху, строго сомкнув кустистые брови, и нежданно во весь голос гаркнул:

«Мне сверху видно все — ты так и знай!»

Старательно выводя вполне доходчивые для оставленных на время в одиночестве женщин слова песни военных летчиков, он еще раз стукнул кулаком по скатерти.

Дальнейший репертуар включал традиционных артиллеристов, получивших приказ от обожаемого генералиссимуса, и раздавался уже из сеней, из-за двери, с дряхлого пахучего топчана.

Ночью Алеша задыхался. Он утопал в жарких перинах и пуховых подушках, с трудом вдыхал раскрытым ртом внезапно поредевший воздух и еще тяжелее — с надрывом, со свистом — выдыхал, сев в измятой постели, наклонившись вперед и упершись руками перед собой.

— Доигрался с воспитанием… Простыл он в ледяной воде, — упрекнула Надежда пьяно храпящего на диване мужа.

Вбежавшая из сеней бабушка нагрела молока, положив в кружку ложку густого, засахарившегося прошлогоднего меда, кусок сливочного масла и соды на кончике ножа. Алеша с отвращением мелкими глотками пил огненную смесь.

— Завтра еще нутряного жира от соседей принесу, — пообещала Вера Андреевна. — Очень для груди пользительно… Квелая у него грудка…

Алеше было невдомек, как это простуда пришла так внезапно — ведь ложился-то он в кровать здоровым человеком!.. Да и не болело у него нигде, лоб был холодный, мышцы не ломило, кашлять не хотелось… Зудело только все в груди и свистело, не давая вдоволь надышаться.

Испив молока и проглотив какую-то горькую таблетку от кашля, Алеша попросил, чтобы его оставили на диване, добудившись и согнав храпевшего отца на пол. Там, полусидя, подперев спину подушкой, он под утро, уже засветло, забылся сном, задремал.

Проснувшись, мальчик не ощущал никаких признаков недуга. Но на речку его с собой папа с дедушкой не взяли. «Там сыро и прохладно, а у тебя бронхи застужены», — категорично втолковала ему мама.

Архипыч с сыном решили пройтись вдоль бережка, разогнать мутное похмелье, покалякать по душам. Неприметно от женщин выскользнув из избы, они вынесли бутылку «беленькой» из раскрытых секретных запасов Веры Андреевны в чулане, захватив со стола нехитрую снедь и граненый стакан.

Завернув за палисадник, отец и сын быстро накатили «соточку» по очереди, занюхав соленым огурчиком, и неспешно направились к «белому берегу» — месту, где в воду круто обрывалась высокая доломитовая скала, главенствовавшая, белесо возвышавшаяся метров на пятьдесят над черневшей внизу рекой, неутомимо исподволь подтачивавшей ее.

Верхом кручи почти по самому краю шла проселочная дорога, и не раз случалось, что подвыпивший шофер либо мотоциклист с коляской вечером не справлялись с управлением или не замечали обрыва и низвергались без шансов выжить. Имена павших аккуратно, неизгладимо фиксировались в памяти сельчан и воскрешались при разговорах.

Берег напротив скалы был низкий, ровный, покрытый по кайме густой шелковистой травой с зацветающими клевером и ромашкой — ранней весной заливался, но к средине мая пойменный луг уже высыхал на ветру. Растянуться на нем с бутылкой, упасть ничком в траву, утонуть, пропасть с головой, бросив спецовку на теплую, прогретую солнцем землю было покойно и приятно.

Выпив еще по стакану и зажевав куском вареной курятины, отец с сыном обсудили непутевое житье бедового Володьки в Саратове.

— Зря он из города уехал… Крестьянский хлеб нелегкий, — резонно заметил Архипыч.

— Он всегда взрывной был, неуправляемый, — согласился Анатолий. — Таким в милиции долго не удержаться — набедокурят обязательно.

Тихий журчащий звук воды убаюкивал, сливаясь с шелестом ветра в ветвистых кронах сосен высоко над белевшим за рекой утесом. Все мороки городской жизни остались где-то далеко. Хотелось заново стать мальчишкой, носиться с друзьями вдоль воды, кидать гальку, искать под обрывом розово-коричневый на изломе слоистый кремень и чиркать одним камушком о другой, высекая яркие пахучие искры. Хотелось взобраться с пологой стороны на холм, подползти к самому выступу, к нагому карнизу белой скалы, и глазеть, не отрываясь, в завораживающе медлительные свинцовые разводы волн, ощущая пьянящее головокружение от жутковатого желания сигануть с крутизны вниз.

— Ты знаешь, сынок, я ведь, наверно, скоро помру… — неожиданно прервал задумчивость Анатолия отец.