Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

На исходе апреля последние невзрачные, жухлые сугробы робко прятались лишь на теневой стороне оврагов да кой-где в гуще иглистых лап молодых нескладных сосен. Май обещал быть теплым.

На подоконниках в длинных неказистых деревянных ящиках колосилась бирюзовой зеленью разросшаяся рассада помидоров, которую уже самое время было пересаживать в грунт, в парник.

Прямоугольное сооружение, безыскусно сколоченное из четырех врытых в землю сотенных брусков и неструганых, лишь кромленых тесовых досок, располагалось вблизи от бани. Землю в парнике нужно было вскопать, взрыть в глубину штыка на два, отбросив в сторону клеклую, сырую массу, вырытую яму с части, на полштыка, забросать свиным навозом с опилками и соорудить сверху рыхлую подушку, вернув насыпанную рядом гору обратно в парник.

Лишь это приносило уверенность, что в злокозненные майские ночные морозы рассада не померзнет под пленкой с набросанными сверху на ночь дерюгами и старыми фуфайками.

Навоз хорошо согревал исподнизу, по утрам слегка провисшая пленка парника изнутри была покрыта бисерными серебристыми капельками теплой росы.

В открытый грунт, в палисадник, вытянувшиеся к солнцу, осмелевшие и вконец перепутавшиеся раскинутыми во все стороны листьями кусты помидоров высаживались не раньше начала июня.

Сосед молчком цедил самокрутку из махорки-самосада, покашливал и нерешительно топтался на крыльце своего дома, поглядывая через невысокий забор на склонившуюся над рассадой Панарову.

— Надьк, здорово!.. Оставишь мне рассады — кустов двадцать?

После межевой войны Надежда не слишком привечала Рафика и старалась с ним не разговаривать.

— Это с чего я тебе оставлю? — выпрямившись, резонно спросила она. — Иди на рынок и купи себе.

— Да у меня своя рассада че-то вся посохла на окне, — с досадой признался тот. — А у тебя полно — вон, три ящика… Куда вам столько?

— А ты бы раньше головой думал, чем с соседями ругаться, — торжествующе изрекла Панарова. — Не плюй в колодец…

— Чего старое поминать? Что было, то прошло… Я один живу, без бабы. С инвалидностью на заводе мало получаю — не то что твой. Болею… Ты жалеть меня должна, — уверенно подытожил Рафик.

— Вон чего!.. Жалеть! — возмутилась Надежда. — На вас на всех жалости не наберешься… Кто тебе бабу мешает завести? Разведенок полно.

— Кому я нужен, хворый калека? Не идут за меня бабы… Брата, сестру потерял. Мать умерла… Так один и подохну.

Весь диалог со стороны походил на соседскую перебранку — оба горланили по причине глухоты Рафика.

Алешина мама вздохнула и с натугой подняла с земли ящик с рассадой, из которого успела высадить в парник только половину.

— Ладно, на вот!.. Здесь кустов двадцать есть, — дотащив, передала она ему через изгородь, с опаской встав на цыпочки на старый комлистый березовый пенек и с трудом подняв короб почти над головой. — Рассадник потом не забудь вернуть.

Рафик принял протянутый дар, молча поблагодарив кивком, и ушел в дом.

— Черт глухой, — пробурчала под нос мама Алеши и воротилась к парнику.

Алеша помнил недавние нелады с соседом из-за огорода и считал Рафика безнадежно дрянным человеком. Поведение мамы его озадачило.

— Мам, а зачем мы ему свои помидоры отдаем? — решил он немедля прояснить еще одну странность в действиях взрослых.

— Да нам хватит, — успокоила его Надежда. — У нас и так под сто кустов будет.

— Но ведь он же нехороший человек? Зачем ему помогать?

— Потому что, Леша, он в первую очередь человек. А людям помогать всегда надо, — назидательным тоном промолвила мама. — Он больной. Жалко его.

— Значит, и плохих людей жалеть нужно? — непонимающе переспросил Алеша.

— Всех людей жалеть нужно, — кивнула головой Панарова. — И не отвечать злом на зло. Тогда, может, и в мире получше жить будет.

— А если бы он меня стукнул? — не унимался сын.

— Вот тогда бы я ему зарядила! — со смехом бойко ответила мама. — У всего есть пределы… И у доброты с жалостью.

Тошка, изначально не жаловавший громкого, будившего песью неприязнь соседа и принимавший участие в разговоре с ним грозным рычанием со вздыбленной шерстью и отрывистым злобным лаем, успокоился, лишь когда тот исчез за стеной, и радостно подпрыгивал на лязгающей цепи, вставая на задние лапы и норовя лизнуть Алешу в нос. У собак на порядке полным ходом шел весенний гон, и белоснежный, но уже начавший линять юноша просился на вожделенную свободу, совсем не гегелевскую.