Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Софья Пантелеевна прививала детям априорный шаблон практического разума. И вроде бы все звучало внешне здраво и правильно. Но Алеша чувствовал себя немножко странно, словно дрессированным тюленем с неуклюжими ластами, которого недавно видел по телевизору… Хотя, может быть, с некоторыми из ребят в классе по-другому было нельзя.

Школа безмолвно и неподвижно простояла в колонне минут двадцать.

Ребята заскучали и начали мало-помалу уставать. Особенно знаменосцы.

— Не ставить древко наземь, лоботрясы! — тут же свирепо среагировала классная. — Выше флаги, выше!.. Чтобы реяли на ветру!

Наконец впереди был подан невидимый сигнал, и школа номер два, самая большая и новая в городе, двинулась под гром оркестра.

Главная площадь выглядела заурядно. С фронта она охранялась угрюмым бастионом почтамта. Вправо жались друг к другу, как красивая девушка с подругой, две трехэтажки — здания райкома и райисполкома, возведенные в разное время и в разных стилях. Партийное — из девятнадцатого века, с колоннами, портиком и классическим фасадом, с мраморной балюстрадой на крыше. Исполкомовское — непритязательное, почти ничем не отличавшееся от затрапезных жилых построек.

Контраст архитектурных стилей маскировался темно-синей аллеей из высоких старых елей, густой хвоей тактично прикрывавших оба строения, и рядом досок почета с фотографиями удивленных, с вытаращенными глазами, или чем-то рассерженных людей.

По левую руку пространство обрамляли старый, еще деревянный, двухэтажный особняк «Универмага» и добротно-кирпичные райотдел милиции с судом.

С тыла асфальтовый квадрат венчался изваянием солдата в каске, с автоматом в вытянутой над головой руке, пытавшегося выбраться из белой бетонной колонны, куда он был по пояс замурован. По обе стороны от солдата и стелы с барельефом тянулось полукругом с две дюжины колонн поменьше, с бюстами и выбитыми на бронзовых табличках именами горожан, павших в войну и получивших посмертно звезду героя. На возвышении перед памятником горел вечный огонь.

Трибуна руководства была сколочена амфитеатром в три яруса — на самом верхнем стояли партийные руководители и солидно помахивали руками шествующим внизу ребятам. Алеша не особенно разглядел их из толпы, старательно тряся шелестящей веткой и имитируя весенний ветер, колышущий листву в березовояблоневом саду.

Форсировав площадь, монолитная, как Союз, колонна завернула с простора на тесную, ничем не примечательную улочку за магазином «Спорттовары», запрудив ее до отказа, и начала распадаться на атомы. Софья Пантелеевна как-то неожиданно, без предупреждения, исчезла бесследно, молчком растворившись в воздухе, словно не растерявший с веком юношеской прыти Арминий. Она жила неподалеку.

Вымуштрованный четвертый «Г» нерешительно стоял в строю, замерев и не двигаясь без команды, как XVII римский легион в Тевтобургском лесу.

Вдруг впереди раздался дикий рев, и на легион со всех сторон обрушилась толпа варваров. Это были в основном восьмиклассники, которым через месяц светило свидетельство об окончании неполного среднего, затем — «шарага» и завод. С металлическими палками, увенчанными хищноклювыми дюралевыми голубями мира, с перочинными ножами, с осколками бутылок, с булавками и кусками острого щебня они взяли в окружение легион и набросились на четвероклашек.

Алеша в последний миг успел отпрянуть в сторону, под деревья — к счастью, он их и не интересовал. Жертвами были те, что несли воздушные шары.

Окружив каждого несчастного малыша толпой человек по пять-шесть, громилы с криком и хохотом пробивали, лопали шарики. Громкие сухие хлопки вразнобой раздавались и там, и сям, как канонада на Бородинском поле.

Сотни разрывов в воздухе, запуганные и униженные дети, отворачивавшиеся и робко защищавшиеся, заслоняли левой рукой жалкие лица от летевших в них камешков и бутылочных стекол, но ни один не выпускал свою аквилу — палку с петлей — из правой.

Даже Володя Герасимов, крепыш и драчун, не мог ничего противопоставить безудержному ликованию ошалевших подростков. Меньше чем через минуту на его шесте висело несколько дюжин разноцветных резиновых носочков, а из левой ладони, прикрывавшей глаза, текла кровь.

Никому из взрослых не пришло в голову вступиться за ребят, никому не было до них дела.

Всяк в одиночестве пережив, изведав шок группового насилия, с чувством поруганного достоинства и захлестывающей жалости к десяткам пробитых шариков, что не уберег, не смея выронить из рук символ своего срама — ненавистную железную палку непременно нужно было вернуть в школу — под смех и измывательства старших разгромленные, рассеянные и обесчещенные обломки римского легиона по одному выбирались из Тевтобургского леса.