Мишель Деон - Высший круг

— Отвернись, — велела она.

Дерзкое замечание по поводу ее внезапной стыдливости, напоминание о сцене, которая их поссорила, было бы дурным тоном. Помнит ли она о разделенном наслажде­нии и о том, что они порой принимали это наслаждение за любовь? Заблуждение, свойственное их возрасту. Помнит ли она о пьесе, в которой играла психопатку, провоциру­ющую чернокожего врача? Сомнительно.

— Ты замужем? — спросил он.

— Это еще зачем?

— Задай ты мне такой вопрос, я ответил бы так же.

— Можешь повернуться.

Черные джинсы и пунцовый ангорский свитер полни­ли ее тонкую фигуру и делали ниже ростом, хотя, не буду­чи высокой, она обладала очаровательным телом. Черная лента на лбу отводила назад пепельные волосы, открывая уши, мочки которых, оттянутые тяжелыми побрякушками, бывшими в моде во времена хиппи, были единственным недостатком ее лица классической красоты. Она покачи­вала большой ковровой сумкой с фальшивой черепаховой застежкой. Казалось, она в восторге от своего «прикида» средней американки.

— Как тебе мой свитер?

— Отвратительно. Осталось только надеть очки в опра­ве со стразами.

— Я его сама связала.

— Тогда это еще хуже. Никогда не поверю, что ты взя­лась за вязанье.

— Во время съемок бывает много простоев.

Она рассмеялась, склонив голову набок, как раньше, когда природа брала верх и высвобождала ее студенче­скую веселость.

— Я приглашаю тебя поужинать.

— Сил никаких. Завтра играем утренний спектакль. Заезжай лучше за мной после представления.

— Я буду во Франции.

— А, понятно… Перекусим где-нибудь вместе? По-быстрому.

— У Сарди?

— Прекрасно! Это прямо через улицу.

— Мы там поссорились навсегда.

— Ты уверен, что именно там?

Она что, вправду забыла? В роскошные моменты, когда к ней возвращался бостонский акцент, когда она не мела сцену, ругаясь или громко распевая непристойную песню, не пачкала краской комбинезон, малюя декорации, или не воняла клеем из рыбьей чешуи, расклеив самодельные афиши, в редкие шикарные моменты ей не было равных, чтобы осадить предприимчивого зануду, разыгрывать ду­рочку перед «синим чулком» или сказать какую-нибудь не­суразность вроде «ты уверен?» с таким искренним выра­жением, что трудно усомниться.

У Сарди, конечно, для нее всегда был столик, и, несмот­ря на ее маскарад и черные очки, или, возможно, из-за этого переодевания вслед за ней между столиками пробегал ше­поток. Да, это в самом деле она, и всем казалось упоитель­ной скромностью, что ей до такой степени нет дела до своей внешности, и что она плевать хотела на дары, положенные в ее колыбельку феями: истинное изящество, семья, про­славленная среди американской аристократии, утонченное лицо, талант, проникновенный голос, золотистые глаза и тело, умело поддерживаемое в форме, но с нарочитой стыд­ливостью скрываемое под чересчур просторной одеждой ослепительно дурного вкуса. Наконец, никто не забыл, что после смерти родителей она унаследовала неплохое состоя­ние, которое не удалось промотать даже в пору ее экстра­вагантной юности. Артур припоминал статьи, в которых ее превозносили как самую интеллектуальную актрису свое­го поколения, заглатывавшую прямо с завтрака страницы за страницами «Направляющих идей феноменологии» или «Сущее и ничто». На выборах, разумеется, она агитировала за кандидатов от демократов. Артур был спокоен: на самом деле Элизабет читала только текст своих ролей и, во всяком случае, ничего не поняла бы ни в Гуссерле, ни в политике. Та­лант избавлял ее от необходимости «светиться» вне театра, а скандал, странности, которые нравились ей в шумную пору дебюта, под конец явно ее утомили. Как и у многих актрис, ее истинный талант заключался в музыкальном голосе, в животном инстинкте, проводившим ее по лабиринту слов лучше, чем это удалось бы тысяче театральных школ. В общем, она, не сознавая того, обладала даром, который плохо себе представляла и которому никто никогда бы ее не научил. Этот дар по-прежнему был хрупким, зависимым от дурной пьесы, к которой она могла без опаски проникнуться жгучим интересом, идя на поводу у своего столь трога­тельно испорченною вкуса. Одна статья Трумана Капоте в «Ныойоркере» уже создала вокруг нее легенду, под которую она начинала подстраиваться. Артур обнаружил эту мета­морфозу в Элизабет и горел желанием посмеяться над ней колко и изящно, в надежде вновь обрести тон их прежних разговоров. Усевшись, она сняла черные очки, извлекла из своей ужасной сумки лорнет и склонилась над меню.