Мишель Деон - Высший круг

— Артуро… один секрет: в сентябре Жетулиу покинет меня на две недели. Он должен поехать за границу. Без меня. Не оставляй меня одну. Увези, куда захочешь. Не це­луй меня на улице… Дай мне уйти…

Гном в нетерпении вертелся на сиденье и газовал вхо­лостую.

— Дорогой прекрасный принц, я сяду в вашу великолепную карету, если вы позволите мне сказать два слова мистеру Моргану, с которым я с сегодняшнего дня взялась загораживать уродство, подавляющее современный мир. Не правда ли, король Артур?

— С этим типом и его вонючей колымагой тебе придется нелегко.

— Чем плоха моя колымага?

— Я ее обожаю, — сказала Аугуста. — Выслушай, Артуро, одну вещь, о которой ты будешь вспоминать: если воспользовался моим простодушием, чтобы меня изнасиловать, я бы не сопротивлялась.

— Поговорим позже о твоем простодушии.

— Куда ты меня увезешь?

— Смотря сколько будет денег.

— Ну, я уезжаю! — взорвался гном.

— Послушай, Артуро, если ты очень беден, мы поедем в очень бедное место, и, чтобы забыть о нашей нищете, ста­нем заниматься любовью, как боги.

— А если я увезу тебя в паласотель?

— Мы постараемся, чтобы там не было слишком тоскли­во. Элизабет скажет тебе, когда я буду свободна.

— Твой адрес?

— Не хочешь же ты, чтобы я разом утратила все свои тайны?

Она провела кончиками пальцев по его губам и села в такси, которое яростно рвануло с места. В окно высунулась рука и помахала розовым платочком.

И что во всем этом настоящего?

Бруштейн ел руками: брал кусочек картошки большим и указательным пальцами и сладострастно подносил его к толстым розовым губам. То же самое с листьями салата, которые он обильно посыпал солью. Стол был усеян бумаж­ными салфетками, которыми он вытирал руки.

— В Марракеше я провел чудесный год, — рассказывал Бруштейн: — утром работал в одном американском банке, а вечера проводил с марокканскими друзьями, помешан­ными на кулинарии. Они убедили меня в том, что самые нежные блюда принято есть руками. Между переменами блюд подавали кувшин и серебряный таз с лепестками роз или розовой герани. По сравнению с таким высоким уровнем цивилизации мы — дегенераты. Янсен — мой са­мый верный друг, но когда я неправильно ем, он с трудом подавляет тошноту. Сверхчувствительный человек. Он родился в Швеции, где все такое чистенькое, стерильное, безукоризненное, что он никогда не станет настоящим американцем.

Артур задумался о том, кто же населял Америку тридцать-сорок лет назад, когда Бруштейн, родившийся в Пра­ге, жил в Марокко, Янсен — в Швеции, Мендоса — в Брази­лии, Конканнон — в Ирландии, миссис Палей — в Венгрии. В этом кафетерии, облюбованном брокером, южноамери­канцы явно превосходили числом белокурых германцев. За соседним столиком говорили по-португальски. Обе официантки были азиатками, толстушками с крупными икрами и кривыми ногами, как у старых кавалеристов. В окошеч­ко кухни просунулась голова огромного веселого негра с желтыми зубами. А в то субботнее утро, когда Артур шел в «Бразилиа», — откуда свалилась та молодая литовская пара, заблудившаяся на Бродвее? Он тщетно искал настоящих американцев — индейцев с медной кожей; до сих пор ему попались только два их представителя, лишенные страха высоты, — мойщики окон в доме, где священнодействовали биржевые маклеры.

— Хотел бы я повстречать американцев, — сказал Артур.

— Дорогой мой, для этого надо выехать из Нью-Йорка. Здесь только прихожая. Посмотрите на карту, как узок Манхэттен. Все стиснуто между двумя рукавами Гудзона. Очутившись на воле, вы поймете, что Соединенные Штаты начинаются за Нью-Йорком, и что они очень мало населены, вопреки общепринятому представлению. Мне было столько лет, сколько вам, когда мои родители уехали из Чехословакии по причинам, о которых вы догадываетесь. На меня напал «жор». За один год я объездил всю страну вдоль и поперек на автобусах «Грейхаунд», почти даром. Я получал пятьдесят долларов в месяц. Не разгуляешься. Я мыл посуду, ворошил сено, продавал газеты на улицах Чикаго, был статистом в фильме Сесиля Б. Де Миля. Питался клубничным мороженым и хот-догами. В общем, типичный путь будущего американского миллиардера, с той лишь разницей, что я миллиардером не стал… хотя, возможно, если я когда-нибудь продам свою коллекцию картин — двух Сезаннов, Ренуара, Модильяни, великолепную серию гуашей Пикассо, и, разумеется, по традиции, поскольку мое детство прошло в Чехии, уникальную коллекцию рисунков и плакатов Мухи.