Николай Васильев - Три жизни одного из нас [СИ]

— Что это у тебя под носом, Сережа? — вдруг спросила бесцеремонная Светлана.

— Это я уже в образе, Светик, — обезоруживающе улыбнулся Карцев. — Вот и гитару пришлось захватить… «Тонадос де медья ночес!..» — для убедительности проголосил он и отбил чечетку.

— А-а, ну там посмотрим… — заулыбались уже отчасти знакомые с его талантами девушки, а Юля, заглянув радостно ему в лицо, плотно подхватила за локоть.

В привычном столовском гардеробе место предоставили только мужчинам. Женская раздевалка была устроена в кабинете заведующей столовой и к ней стояла очередь. Не слишком часто кабинетная дверь отворялась и из нее выпархивала какая-нибудь экзотическая пава, обычно в маске или полумаске. Мужчины, сами переодеваясь за временной занавеской, успевали подсматривать и сообща определять, кто есть кто. Но в одном случае спасовали: обрядившаяся японкой женщина так густо наложила белый грим, подтянула глаза, скрыла руки перчатками, уши париком, шею лентой, а фигуру валиками, так мелко семенила и деревянно кланялась, что все лишь напрасно таращили глаза. Артистка!

Карцев, которому переодевать было нечего, толкался в раздевалке лишь из солидарности. Наконец, он надел полумаску, канотье и вошел с гитарой в зал. В его дальней половине были столики, наполовину уже занятые маскарадной публикой, слева, за раздаточной стойкой, выстроились резервные закуски и бутылки, а справа, в углу, притулилась елочка в огнях и рядом — музыкальный центр с мощной акустической системой. Передняя половина зала оставалась свободной для танцев.

Включено было все освещение и при появлении в зале новой костюмированной фигуры раздавались поощрительные хлопки — но более или менее дружные. Карцеву, естественно, хлопнули жидко, и тут же началась овация: в залу вслед ему вошла местная красавица и большая выдумщица, Евгения Рязанова (в девичестве Гальская). На этот раз она преобразилась в негритянку: темнокоричневый грим, бесчисленные косицы с бусинами, маечка-топ (под которой внятно обрисовывались крупные соски немалых грудей) и короткая юбочка из густо свернутых петлями магнитофонных лент, а ниже — бесконечно длинные ноги в коричневых же колготках, с эротическим вихлянием выцокивающие на высоких каблуках…

Отыскав свой столик (он должен был сидеть уже не со Степановыми и Карпенко, а в Светланиной компании), Карцев еще некоторое время смотрел украдкой в сторону Рязановой-Гальской, будучи под впечатлением, но тут его отвлекла полная тишина в зале… Он повернул голову ко входу, и сердце дрогнуло: навстречу шла еще одна статная красавица, в которой он едва узнал свою Юлю. На ней было голубое платье из какой-то струящейся материи, очень длинное, но вверху обхватывавшее лишь живот и, отчасти, грудь, застегиваясь сзади, на шее. Поэтому основной эффект красоте Юлии давало не платье, а изобилие белейшей, без пятнышка, кожи и совершенная полнота рук, декольтированной, свободно колышашейся груди, округлой высокой шеи, мягкого овала лица и (как выяснилось при усаживании ее за стол) безупречно гладкой спины с эротичной ложбинкой вдоль всего позвоночника. Ее волосы были зачесаны вверх и убраны под небольшую чалму из той же материи, а глаза скрывала полумаска, что, на взгляд Карцева, было излишне, так как Юлю здесь и так мало кто знал. Оттого, видимо, и замерла на пару мгновений публика, разглядывая прекрасную незнакомку… Но вот все опомнились и дружно захлопали, проводив гурию взглядами до места, рядом с этим шустрым Карцевым. Тот невольно приосанился и обежал взглядом зал: «Вот так, ребяты!».

Тем временем парадные проходы множились, нередко сопровождаясь смехом. Особенно весело встретили Митяя: с большим лаптем на голове, в подпоясанной веревкой рубахе навыпуск, каких-то отбеленных широких штанах и камуфлированных под лапти же кроссовках. Наконец, все шестьдесят или семьдесят гостей умостились, и в зал с приветствием вошли неизменные Дед Мороз и Снегурочка, а за ними в уголок к музыкальному центру протиснулся Снеговик. Дружно выпили за новорожденный год и, чуть погодя, за свершение в нем своих желаний.

— А теперь, — перекрыл начавшийся гул ведущий Дед, — пока глаза не помутнели и не окосели, а память еще хранит слова продуманных реприз, прошу желающих славы на сцену! Самых-самых ждут наши призы! Но сначала определим жюри… Кто здесь без маскарадного костюма или не претендует на приз? Та-ак, вот Вы, Вы-ы и Вы-ы-ы… — указал он в последний момент на Протоиреева. Тот стал отнекиваться, на него со всех сторон зашикали, он продолжал упираться, но тут сидевшие рядом пассии, Ирочка и Верочка, склонились к его ушам и попеременно стали нашептывать. Видимо, чем-то они его искусили, и упрямец согласно качнул головой.