Олег Радзинский - Боги и лишние. неГероический эпос [litres]

– Ну и хорошо, – не дождавшись ответа, дядя Кеша взял ее под руку. – Осторожно, скользко, улицы совсем не чистят. А нам пора к врачу – на осмотр. – И повел ее к ожидавшей их черной “Волге”.

Лизу осматривали дважды в неделю: вторник и пятница. Дядя Кеша сам возил ее на осмотры, где старый высокий врач с острым лицом и сложным именем, которое Лиза каждый раз забывала, сажал ее в жесткое гинекологическое кресло и одобрительно копался, удивляясь тому, как у Лизы хорошо внутри. Ему помогала толстая медсестра, и Лиза радовалась, какие у той мягкие руки.

Затем врач делал Лизе укол, и она мгновенно засыпала. Не засыпала, а проваливалась в легкий пух, откуда не хотелось выбираться, а лежать и лежать, закрыв глаза. Ее не тревожили, пусть девочка поспит.

Дядя Кеша ждал за ширмой, пока врач долго рассказывал о том, насколько раскрылась шейка матки и сколько времени осталось до родов. Он рассказывал дяде Кеше. Лиза пыталась слушать, но после сна плохо понимала, о чем речь. Ей было неинтересно. Она не всегда помнила, зачем они здесь.

Однажды она пожаловалась старому доктору, что внутри у нее словно плывет туман, заполняя собой ее мысли, мешая их в крошево обрывков памяти.

– Не волнуйтесь, Лиза, – успокоил ее доктор. – Это пройдет. После родов начнете принимать таблетки, и вернется ясность. И учиться сможете снова, и работать. А что не помните, так какие-то вещи лучше и забыть.

Дядя Кеша одобрительно кивал, слушая доктора, затем попросил Лизу посидеть в коридоре, где она смотрела на грязные окна и московский воздух, томящийся в шумном городе, но не могущий его покинуть. Воздух был заперт, вместе с людьми. Лизе казалось, что когда-то она дышала другим воздухом, но не могла вспомнить, где это было. И каков тот воздух на вкус.

Март закончился ветром – холодным, сырым. Лиза проснулась ночью и слушала, как за окном бормочет весна. Ей давило живот, будто крутило от плохой еды, и болела поясница. Лиза села в кровати. Включила свет. И поняла, что постель под ней мокрая.

На тумбочке – прямо на лакированном дереве – был наклеен листок с номером телефона. Лиза не помнила, чей этот номер и кто его наклеил, но знала, что сейчас нужно звонить.

Она набрала номер на черном аппарате, слушая, как белый диск возвращается на место с легким шелестом, и ей сразу ответили:

– Лиза! – узнала она голос дяди Кеши. – Началось? Машина через десять минут. Я сам поднимусь – у меня ключ.

Лиза ничего не сказала, повесила трубку и с трудом встала – собраться.

Родился мальчик. Все прошло, как и должно пройти при первых родах у здоровой восемнадцатилетней девушки – с трудом. Но без осложнений.

Через неделю ее привезли домой, где Лизу ждали детская кроватка, коляска и комод, забитый одеждой для маленького. И цветы, цветы – в каждой комнате.

Толстая медсестра долго хлопотала в детской – устраивая, переставляя, переделывая. Лиза сидела на диване в гостиной, дядя Кеша стоял, то и дело спрашивая, как она себя чувствует. Лиза чувствовала себя хорошо. Она хотела спать.

– Завтра поедем и к гинекологу, и к педиатру, – говорил дядя Кеша. – Пусть посмотрят и тебя, и ребенка.

Лиза кивнула. Она хотела спать.

Затем пришла другая медсестра – молодая, с короткой стрижкой: остаться с Лизой на ночь.

Лиза вышла проводить дядю Кешу и толстую медсестру в переднюю. Здесь было темно и прохладно – словно в передней уже стоял вечер.

– Вот, Лиза, ты и мама, – сказала толстая медсестра, улыбаясь.

Лиза кивнула. Она смотрела на лежавшие у высокого зеркала красные вязаные варежки – совсем детские.

– Мама, – повторила Лиза. Она смотрела на варежки: – Мама. Откуда у меня эти варежки? Кто мне их дал?

Ей не ответили, потом дядя Кеша улыбнулся:

– Отдыхай, Лиза, отдыхай, тебе же ночью кормить.

Утром, когда ее забирала машина, чтобы ехать к врачу, Лиза надела элегантные кожаные перчатки вишневого цвета, лежавшие перед зеркалом в передней. Ничего больше там не было.

Дни шли, и наступил важный день. В приемной ЗАГСа ее ожидал дядя Кеша – черноволосый, черноглазый. Лиза помнила его лицо, но иногда забывала имя: после каждого укола имя терялось, проваливалось в узкие щелки, становилось неразличимым, да и ненужным, как и все, что случилось с ней до Москвы. Иногда она видела чьи-то янтарные глаза – над собой. Кто это был, Лиза не помнила. И не пыталась вспомнить, а то голова разболится.

Лиза подала женщине в черном костюме и белой блузке выписку о рождении сына из больницы, которую ей вложил в руки черноглазый и черноволосый. Та заулыбалась, поздравила Лизу с ребенком и достала амбарную книгу с красиво выведенными буквами на обложке.