Алексей Камышинцев - Начало осени

Седой отправился добывать, что велено, а Колька и Филипп принялись снимать крышку с первой задвижки. Всего в колодце их стояло три — одна на прямой трубе, другая на возвратной и третья еще черт знает на какой. Зачем она нужна, Колька объяснить не мог, да Володька и не допытывался. Какая разница…

В одиночку болт не открутить. Он проходит через фланец корпуса задвижки. Ущемишь головку газовым ключом, а болт проворачивается вместе с гайкой, ее фиксировать нужно. Один сверху за головку крутит, другой ключом снизу гайку стопорит. Легко сказать! И кто задвижки эти так установил — наперекосяк. Никак к гайке не подлезешь. Да еще грязь…

С горем пополам отвернули пару болтов, у каждой задвижки их шесть. Володька загнал на стержни тяжелые гайки, чтобы не затерять; присел на маховик.

— Вот работенка, аж взопрел! Скажи кто на воле: иди задвижки разбирать — сроду не подписался бы.

— Я вообще бы… — Колька примостился на свободном маховике. — Я и на стройку никогда не пошел бы, а тут второй год только и знаю, что строю.

— Это называется трудотерапия, понял? — Володька назидательно поднял грязный палец. Рукавицы он давно скинул, в них тут много не наработаешь. — Трудом, говорят, все болезни вылечить можно, кроме горба.

— Трудотерапия… Если дело не любить…

— Не скажи, — возразил Володька. — Нравится тебе или нет, а все ж делаешь! Вон сколько понастроили. И сейчас — кряхтишь, а болты откручиваешь. Так вот, без любви, глядишь, воду и пустим… И где это Седой запропастился? За смертью его только посылать!

Тут в колодце потемнело, это Седой — легок на помине, — склонившись над люком, спускал вниз на веревке старое, помятое ведро.

— Ребятушки, держи бадью! Бойся! — дурашливо покрикивал он. Володька принял совковую лопату с обрезанным черенком, и Седой стал тягать ведро наверх и вываливать грязь неподалеку. Ведро было худоватое, капли падали на руки, на голову, иногда попадали за ворот. Мужики костерили Седого: не мог, старый хрен, посудину целее выбрать!

— Аккуратней подымай, драть тебя в лоб! Не стукай о стенки, нам на головы все валится! — покрикивали они. Вытащили ведер пятнадцать. Теперь работать будет способнее.

— Давай покурим, — предложил Колька и, видя, что Филипп мнется, нажал: — Давай, не жмись. У меня к ночи курево будет, отдам…

Всей работы никогда не переделаешь: только с одним делом развяжешься, глядь — тебе уже другое нашли. Колька заметил — иная работа тяжела поначалу кажется, вот, думаешь, навалили, а притрешься, и ничего — будто так и надо. Он поделился своими соображениями с Володькой.

— Глаза страшатся, а руки делают, — согласился тот. — Да и не погоняет нас тут никто, до съема поковыряемся, а завтра — дело покажет. Седой вот у нас наверху болтается. Еще прицепится кто… Слышь, Седой, ты там займись чем-нибудь, с понтом.

— А чего делать-то, Володенька?

— Склеротик гребаный! «Володенька»!.. — передразнил Филиппов Седого и крикнул: — На вот тебе болты, гайки, вроде ты их протираешь. — Он положил железки в ведро, и подручный вытянул его наверх.

— Я схожу до мастерской, — сказал Седой, наклонившись к люку, — возьму у них солидолу и ветошки.

— Молодец, — одобрил его инициативу Колька, — быстро соображаешь.

— Служу трудовому народу!

Колька и Володька поудобней устроились на маховиках. Работа не медведь, в лес не уйдет…

Седой сидел на опрокинутом ведре, макал в жестянку с солидолом и протирал ржавые болты, какие время от времени подавали ему из колодца. В зоне тихо, безлюдно: все на работах, а кто сачкует, те попрятались по бендешкам и теперь до ужина носа не покажут.

«Интересно, чем сегодня вечером кормить будут? — вяло размышлял он. — Хорошо бы гречку дали… Чумиза надоела, перловка тоже. И рыбы кусочек, хека. Рыбу здесь умеют делать: не жарят, а вроде как варят, мягкая получается, сочная… Или опять картошку засобачат? Ну ее… Хотя картошки я поел бы, только жареной или варенной по-нормальному. А то подсудобят черт-те что! Навалят в бачок картох недоваренных, зальют какой-то гадостью вроде жира. Три дня во рту после привкус, точно керосином похмелился. Вот такой же дух от той картошки, как от болтов. Попал я на трехразовое питание…»

«Недоволен, гад!»

Седой весь напрягся, прислушался… Не понять, то ли это он сам сказал, то ли… Давно он голосов не слыхал, месяца два, наверное. Поначалу в стационаре, да и потом, в отряде, они его не отпускали. Такие штуки, заставляли проделывать…