Джонатан Троппер - Как общаться с вдовцом [litres]

Впереди шоссе поворачивает; на повороте Расс давит на газ и осторожно обгоняет тягач, так что тот грохочет совсем рядом с моим окном, окатывая наше ветровое стекло волной дождевой пыли из-под огромных колес.

— Расс! — кричу я.

— Заткнись! — орет он.

Я чувствую, как колеса скользят по мокрому от дождя асфальту: на повороте нас заносит, и мы проезжаем в нескольких сантиметрах от тягача. Его грязевые щитки щелкают, как кнут; нас несет под его шасси, и рев гудка тягача заглушает наши вопли. Но тут, за миг до столкновения, Расс выравнивает машину, мы стремительно обгоняем тягач, который гудит и слепит нас дальним светом.

— О боже, Расс! — выдыхаю я, не в силах оправиться от ужаса перед столкновением.

— Да, фигня получилась, — соглашается Расс с круглыми от испуга глазами. — Но зато мы теперь точно знаем, что тебе уже не хочется умирать.

— Очень смешно.

Он включает правый поворотник и перестраивается, чтобы свернуть с шоссе.

— Куда мы едем? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

Расс смотрит на меня и улыбается.

— Сообщить маме хорошую новость.

Я давно понял, что ходить на кладбище — это не мое. Я никак не могу отделаться от мыслей об отвратительной телесности всего этого. После смерти Хейли я на протяжении нескольких недель старался привыкнуть: приходил и сидел на лужайке у ее могилы, снова и снова начиная неуверенный монолог, но так и не смог заставить себя поверить в то, что меня кто-то слушает. Даже если бы и поверил, я никогда не пойму, зачем разговаривать с могилой. Если жизнь после смерти есть и они нас слышат, то, уж наверно, слышат везде. В чем тут смысл: разве разговаривать с умершим можно только в пределах какого-то пространства, как по сотовому, а если уехать слишком далеко, звонки перестанут доходить? Я знаю, будь я духом, в последнюю очередь меня можно было бы застать у собственной могилы, наблюдающим, как гниет мое тело. Не люблю смотреть в зеркало на свои лучшие дни.

Так что каждый раз кончалось тем, что я сидел и пялился на траву, представляя себе в двух метрах под землей ее гроб, его лакированную поверхность, некогда отполированную и блестящую, как «кадиллак», а сейчас облепленную грязью. А потом я неминуемо пытался вообразить содержимое гроба. В общем, вместо того чтобы вспоминать Хейли, я рисовал в воображении отвратительные останки того, что когда-то было моей женой. Я не знаю, что мы хоронили, но после падения самолета и пожара от нее могли остаться лишь жалкие куски — страшное оплавленное месиво из осколков костей, обуглившейся плоти и волос, реквизит из фильма ужасов, который отдаленно не похож ни на что человеческое. Если я что и вынес из всего пережитого, так то, что кремация — это замечательно. Чисто, рационально и, что важней всего, не дает разгуляться воображению. Можно было бы превратить все кладбища в леса и площадки для игр.

Мы с Рассом мрачно и торжественно стоим под дождем в окружении белых и серых надгробий, которые, насколько хватает глаз, торчат из земли, точно кривые зубы. Мы упорно вглядываемся в гравировку на памятнике Хейли, словно надеемся, что с тех пор, как мы были здесь в последний раз, надпись была откорректирована, исправлена.

— Не верится, что прошло уже больше года, — произносит Расс.

— Я знаю.

— Иногда кажется, что прошла неделя, иногда — что это было так давно, что даже не вспомнишь, как мы жили, когда она была жива.

— Ты часто сюда приходишь? — спрашиваю я.

— Когда есть кому меня отвезти.

— Ты меня никогда не просил.

Расс кивает. От дождя его волосы спутались и лоснятся.

— Я не хотел тебя расстраивать.

— Это было бы не так-то просто, учитывая, как я сейчас себя чувствую.

— Ты разговариваешь с ней?

— Ее голос звучит в моей голове с утра до ночи.

Он оборачивается ко мне.

— Но ты разговариваешь с ней или нет?

Я убираю с глаз мокрые волосы.

— В общем, нет, — признаюсь я. — Нет.

— Ну, надеюсь, ты не будешь возражать, если я поговорю с ней.

— Конечно же, нет.

Расс делает шаг вперед, смахивает остатки листьев с низкой прямоугольной изгороди в ногах могилы, встает на колени, кладет голову на надгробие и закрывает глаза. В движениях Расса нет и следа его обычной самоуверенности. Я понимаю, что слышать, как он говорит с Хейли, выше моих сил, поэтому отхожу на несколько шагов назад и поворачиваюсь к нему спиной. На другой конец кладбища только что прибыла похоронная процессия, и я глазею на скромное шествие красных и черных зонтов, которые, покачиваясь среди могил, движутся за гробом по геометрическому рельефу блестящих надгробий.