Имре Уйвари - Особенный год

Тогда у меня была одна цель, одно желание — хотя бы раз досыта наесться. Мать обычно кормила нас вареным картофелем, иногда кто-нибудь из соседей, жалея нас, давал нам хлеба. По ночам мне снились сны, в которых я видел хлеб, колбасу и картошку. Как мне тогда хотелось есть!

У Аттилы Йожефа есть стихотворение, в котором он рассказывает о пролетарских детях. Ты, наверное, его знаешь. Ребенок постарше нянчится с меньшими братишками. Нечто подобное было и у нас. Когда мама уходила на работу, она поручала старшему из нас малышей. А тогда самой маленькой у нас была сестренка Жужика. Мать оставляла ей в банке каши, которой мы и должны были кормить Жужи. Иногда мы не удерживались, и каждый съедал по ложке каши. Жужика плакала, хотела есть. И когда мать возвращалась с работы, она не могла понять, почему Жужи плачет. Наевшись, сестренка моментально засыпала…

Что же я еще помню? Помню двор, узкий темный коридор в доме, раковину, рядом с которой стояла моя койка. Теперь это покажется смешным, но я очень часто залезал не на кровать, а под кровать; прятался, напроказив или тогда, когда пьяный отец начинал скандалить. Нас, детей, отец почти не обижал, но я все равно очень боялся этих ночных скандалов. Мама обычно просила у него денег, а он их не давал ей. Они ругались, а я с испугом следил за ними из-под кровати, ожидая, когда они замолчат и в доме станет тихо. Тишину я очень любил. В тишине можно было спать спокойно и видеть приятные сны.

О нашем детстве ты уже знаешь от Эржи. Все так и было. Она только во времени немного ошиблась. Все события происходили на год позднее. Летом 1935 года отец перевез нас на улицу Юллеи. Мне тогда было четыре с половиной года, Эржи исполнилось пять с половиной, старшему братишке Золи — почти семь, младшему брату Пали — три, Жужи — только два года, а маленький Геза еще лежал в колыбели. Отец забирал нас всех и вел гулять. Однажды он нас пятерых так и привел в приют. Не успели мы опомниться, как его и след простыл. Мы плакали, звали его, но все было напрасно. Потом нас всех увели в здание…

В приюте нам все казалось непривычным и чужим. Там нас в первый раз в жизни выкупали в ванне. На столе, за который нас усадили, была разостлана чистая скатерть. Нам дали что-то поесть, но мы, напуганные и расстроенные, даже есть не могли. У нас, как и у всех маленьких детей, было свое чувство солидарности: стоило кому-нибудь из нас заплакать, как тут же начинали реветь остальные…

Потом нас перевели в Дембеш. К нам в приют часто приходили чужие люди. Они забирали детей к себе. Однажды мне сказали, показав на какую-то женщину:

«Она будет твоей мамой!»

Я же, вырвав свою ручонку из рук той женщины, заорал:

«Она не моя мама!.. Отпустите меня домой!»

«Замолчи, негодник! — прикрикнула на меня воспитательница. — Теперь твоей мамой будет эта тетя!»

Я забился в угол. Низко опустив голову, никого не подпускал к себе. Любого, кто приближался ко мне, я щипал, царапал, кусал, отталкивал.

Незнакомая дама, подождав немного, сказала мне:

«Иди ко мне, сынок, у меня тебе будет хорошо».

Ее ласковый голос смягчил мое сердце. У этой женщины я прожил почти год. Она действительно была очень добра со мной, любила и жалела меня. Последующие годы были для меня намного тяжелее. Все, у кого я работал, смотрели на меня как на рабочую силу и так загружали меня различными поручениями, что даже по воскресеньям у меня не оставалось ни минуты свободного времени. Со своими братишками и сестренками я встречался только по воскресеньям, и то не всегда. Иногда братишки приходили навестить меня, но мой хозяин, завидев их, еще издалека кричал:

«Идите отсюда, он сейчас занят!»

Трудно было улучить минутку, чтобы поговорить с ними хотя бы через забор. Время шло, и все хуже становилась моя жизнь. Я возмущался, спорил с хозяином, а когда он обижал меня, я сопротивлялся. За десять лет жизни «в людях» я побывал в тринадцати семьях…

Судьба не церемонилась и с остальными детьми. Братишка Золи попал в семью очень богатого человека. Днем Золи работал по хозяйству, а вечером его посылали на хутор пасти свиней. Однажды случилось так, что околел поросенок. Хозяин сильно избил Золи, а он написал письмо своему прежнему хозяину с просьбой спасти его от этого ада. Прежнему хозяину удалось забрать Золи обратно.

Потом мы с Золи работали вместе у одного хозяина, обрабатывали одиннадцать хольдов пахотной земли и три хольда виноградников. Такое едва ли под силу трем-четырем взрослым работникам, а наш хозяин взял в аренду еще пять хольдов. Рассвет и темноту мы встречали в поле. Работали до изнеможения, а питались кое-как, жили, можно сказать, впроголодь.