Маркус Зузак - Я – посланник

У меня дрожат поджилки.

Но я все равно подхожу и открываю его.

«Боже, – думаю. – Пожалуйста. Только не это!»

Моя рука лезет внутрь, пальцы нащупывают конверт. Последний конверт. На нем мое имя. И даже сквозь бумагу видно, что там лежит.

Внутри – последняя карта.

Последний адрес.

Я закрываю глаза и опускаюсь на колени.

В голове легко и пусто.

Последняя карта.

Стараясь не пускать в голову ненужные мысли, я осторожно вскрываю конверт. Когда глаза видят написанный на карте адрес, все мысли отключаются, как при броске электричества, и в корчах умирают.

Вот что я вижу:

Шиппинг-стрит, 26

Это мой, мой адрес!

Что же это получается?

Выходит, последнее задание – для меня.

На улице пусто.

Джокер хохочет надо мной.

Кругом тишина. Только клоун с карты беззвучно смеется у меня в руках. Смеется и смеется, аж заливается.

Трава на лужайке вспотела росой, а я стою как столб, со взбесившейся картой в руке. Да, за мной все время следили. Но именно сейчас я чувствую себя особенно уязвимым. Словно они видят меня на просвет.

«Внутри. – Паника захлестывает меня. – Что же ждет меня внутри?»

– Ну-ка зайди в дом, – командую я себе.

И иду через вымокшую, как футболка атлета, траву. О, безусловно, я совершенно не хочу заходить в дом. Но что остается делать? Если там кто-то засел, как я могу ему помешать? Ноги оставляют на цементном крыльце мокрые отпечатки.

Я сразу прохожу в кухню. И громко кричу:

– Кто здесь?

Но.

Никого нет.

На.

Кухне.

На самом деле во всем доме никого нет. Ну, кроме Швейцара, Джокера и меня. Я хотел посмотреть под кроватью. Потом решил, что нет, это не в их стиле. Они бы уже гоняли чаи на кухне, ссали в мой унитаз или мылись в моем душе. Никого и ничего нет в моем доме. Стоит полнейшая тишина. Ее нарушает лишь Швейцар, – он громко зевает и облизывается.

Так проходит несколько часов. Мне пора на работу.

– Куда?

– Мартин-плейс, пожалуйста.

Пассажиры садятся и садятся в машину, а я весь закостенел. Впервые, пожалуй, за все время работы мне не хочется ни с кем говорить. Обычно я болтаю о том, кто выиграл, кто проиграл, о ремонте дорог и их состоянии – короче, о всякой ерунде, которой таксисты заполняют тишину в салоне.

Так проходит день.

Потом второй.

А вот на третий кое-что происходит.

Уже на обратном пути я едва не попадаю в аварию на круговом движении. Универсал передо мной начинает трогаться. И вместо того, чтобы смотреть вперед, я смотрю вправо. Универсал резко останавливается, тормоза визжат у меня под ногами. Я чудом не бью его в зад: между моим бампером и номерным знаком универсала от силы несколько дюймов.

Джокер лежал на пассажирском сиденье.

Когда я резко затормозил, он сдвинулся с места.

И упал на пол.

Но продолжал надо мной смеяться.

Вы когда-нибудь пытались достать пальцами рук до пальцев вытянутых ног? А перетрудить при этом спину вам не случалось? Вот так же – перетянутым – я себя ощущаю в медленно волокущиеся дни и недели ожидания. Я жду, когда Джокер выйдет из тени.

Что должно произойти в моей хибаре? В доме 26 по Шиппинг-стрит?

Кто ко мне заявится?

Седьмого февраля кто-то стучится в дверь. И я на подгибающихся ногах бегу открывать. Наверняка это они.

Ничего подобного. Это Одри.

Она заходит и говорит:

– Что-то в последнее время тебя совсем не видно, Эд. Марв сказал, что звонил, но тебя не было дома.

– Я работал.

– И?

– И ждал.

Она садится на диван и спрашивает:

– Ждал чего?

Не спеша я подымаюсь и иду к комоду в спальне. Извлекаю оттуда все четыре карты. Возвращаюсь к Одри и принимаюсь их перебирать.

– Буби, – говорю. – Готово.

И отбрасываю карту на пол, глядя, как она кружится в воздухе.

– Крести – тоже готово.

Карта улетает на ковер.

– Пики, черви – все сделано.

– А теперь-то что?

У меня лицо белее мела, да и в целом я неважно выгляжу. Одри все это видит.

И я извлекаю из кармана Джокера.

– Вот, – сообщаю.

И принимаюсь умолять ее. Со слезами на глазах.

– Пожалуйста, Одри, пожалуйста, скажи, что это была ты. Что это ты посылала мне карты! – прошу я ее. – Скажи, что ты просто хотела, чтобы я помог людям и…