Маркус Зузак - Я – посланник

Под мышкой у меня магнитофон. В небе – рассвет.

В ушах отдаются собственные шаги. Ноги ведут меня к двери, за которой живет Одри.

Я стучусь.

Никто не открывает.

Я сжимаю кулак – постучать снова. Едва занеся руку, обнаруживаю, что в двери приоткрылась щелочка. Оттуда доносится усталый голос Одри:

– Ты что-то забыл?..

– Это я, – говорю.

И она осекается.

– Эд?

– Да.

– Что ты…

Рубашка давит на плечи, словно сделана из бетона. Джинсы – деревянные, под ними носки из наждачной бумаги, а на ногах – пудовые ботинки.

– Я тут, – шепчу, – к тебе пришел.

На Одри розовая ночная рубашка. Очень женственная. И по-девичьи нежная одновременно.

Она открывает дверь полностью и стоит на пороге – босая. И трет кулачком глаз, пытаясь изгнать оттуда настырную дремоту. Этот жест напоминает мне о маленькой Анжелине.

Очень медленно я беру ее за руку и вывожу на улицу. Пудовая тяжесть куда-то испарилась. Я вижу лишь Одри; мне нет дела до остального мира. Я ставлю магнитофон на закиданную всяким древесным мусором траву и нажимаю на кнопку.

Сначала звучат радиопомехи. А потом – музыка. Песня – медленная, спокойная, нежно ранящая. Я не буду говорить какая. Неважно. Представьте себе самую прочувствованную, самую проникновенную, самую красивую песню – и вы поймете, что мы слушали. Я выдыхаю, и мой взгляд зацепляется за взгляд Одри.

Шаг – к ней. Я беру ее руки в свои.

– Эд, что…

– Ш-ш-ш…

Я кладу ладони ей на бедра – и она обнимает меня в ответ.

Одри закидывает руки мне на шею и кладет голову на плечо. Она пахнет мужчиной. Сексом, которым с ним занималась. Я лишь надеюсь, что у меня другой запах. Не секса. Любви.

Музыка затихает. А вокал становится громче.

И снова звучит музыка сердец, но как же она прекрасна. Мы кружимся в танце, я чувствую дыхание Одри у себя на шее.

– Ах… – нежно постанывает она.

И мы танцуем на садовой дорожке. В объятиях друг друга. В какой-то момент я отступаю на шаг и кружу ее. А она снова обнимает меня и целует, как клюет, в шею.

«Я люблю тебя», – хочется сказать мне. Но в этом нет нужды.

В небе горит огненный рассвет, а я танцую с Одри медленный танец. Песня заканчивается, но мы все равно не можем разойтись и стоим, держась за руки. Что ж, именно для этого я и включил песню. Она длилась, наверное, минуты три.

Объяснение в любви длиною в три долгих минуты.

И три минуты ей – на то, чтобы понять: она любит меня.

И Одри говорит мне это, правда, другими словами. Она подмигивает и шепчет:

– Однако, Эд Кеннеди, ты… хм…

Я улыбаюсь.

Она тычет пальцем:

– Ладно. Но только тебя одного. Хорошо?

– Хорошо, – соглашаюсь я.

И вбираю взглядом ее босые ступни, шцколотки, голени – и так дальше вверх, до самого лица. Фотографирую ее в голове. Усталые глаза и встрепанные волосы цвета соломы. Улыбка-царапка на пухлых губах. Маленькие уши и гладкий нос. И любовь, которую ей так и не удалось с себя скинуть.

Она разрешила себе любить меня – целых три минуты.

«Могут ли три минуты длиться вечно? – спрашиваю я, хотя знаю ответ. – Наверное, нет. Но возможно, они продлятся хотя бы некоторое время».

Я поднимаю магнитофон с земли, и мы стоим друг напротив друга. Одри не приглашает меня в дом, а я не прошу ее об этом.

То, что должно быть сделано, – сделано. Поэтому я говорю:

– Ну ладно, пока. Увидимся, когда соберемся играть в карты. А может, и раньше.

– Мы увидимся очень скоро, – уверяет она.

С магнитофоном под мышкой я отправляюсь в обратный путь к своему дому.

Итак.

Двенадцать посланий доставлены.

Задания на четырех тузах – выполнены.

Похоже, это самый замечательный день в моей жизни.

«Я жив, – приходит мне в голову. – И я победил». Впервые за несколько месяцев меня затопляет чувство свободы. Более того, я ощущаю даже нечто похожее на самодовольство. Такое настроение не покидает меня вплоть до дома. Даже когда я вхожу, целую Швейцара в морду и варю на кухне кофе, оно еще держится.

Мы пьем кофе. И вдруг в меня врывается другое чувство. Оно запрыгивает мне в живот, перекручивает внутренности – и выливается наружу.

Не знаю почему, но самодовольство испаряется моментально. Швейцар испуганно смотрит на меня. С улицы слышно, как хлопает почтовый ящик и кто-то быстро бежит прочь.

Я медленно иду к двери. Спускаюсь с крыльца. Выхожу на лужайку.

Почтовый ящик немного перекосился на своей ножке. И выглядит несколько виновато.