Михаил Каминский - Переполненная чаша

— Этого наше родимое эскабэ еще не знало, — сказал Рожнов и положил перед Дубровиным надорванный конверт с фиолетовым штампом на том месте, где пишется обратный адрес. — Я к тебе пока неофициально. Но меры, Игорь, принять мы должны. Промолчать, понимаешь ли, нам не позволят… Ты думай, а я пошел обедать.

Вдруг вышедшими из повиновения руками Дубровин извлек из конверта половинку машинописной страницы с тем же фиолетовым штампом в левом углу и стал читать изложенное казенным слогом милицейского протокола сообщение о случае хулиганства, имевшем место в лесу на территории, относящейся к ведению Пуховского сельсовета. Глаза Дубровина, недавно закончившего платные курсы ускоренного чтения, уже довольно ловко вырывали из текста так называемые «опорные слова», поэтому на сетчатке, а вслед за тем и в мозгу начальника отдела запечатлевалось самое главное: Г. А. Иванова… учинение драки… многочисленные побои легкой тяжести, нанесенные гражданкам…

Дубровин решил: что-то тут не так, к черту «опорные слова». И стал читать дальше уже без купюр. А без купюр выходило совсем плохо: «Вина гр-ки Ивановой Г. А. усугубляется тем, что, по ее признанию, данное противоправное действие, выраженное в нанесении побоев жительницам деревни Пуховка, замышлялось ею заранее, а также громким произнесением гр-кой Ивановой нецензурного слова, которое пострадавшие повторить отказались…» И лишь последняя фраза этого юридического шедевра остудила волнение Дубровина: «От судебного иска пострадавшие отказываются. Просим принять меры административного наказания и воздействия трудового коллектива».

Сначала он рассвирепел: «Вот дура, а!» Затем сдержал себя: «Мордобой? Очень уж на Грацию не похоже». И, набирая ее номер, приказал себе не пускать волны. Что бы там ни было, Грация дорога ему, ее надо поддержать, успокоить, ободрить. В конце концов, местная милиция конечно же встала на сторону местных жителей, и в этом ничего странного нет. И ничего странного не будет, если он выручит с в о е г о человека, спасет Грацию от неприятностей, а именно это он сделает непременно.

Отпуская наборный круг после седьмой цифры, Дубровин опять забеспокоился: почему Грация не позвонила? Ведь он так привык к ее обязательности и точности. Даже к этой глупейшей фразе, которую Грация называет секретным паролем: «Дарья Ивановна, здравствуйте. Я приехала», он привык тоже и забеспокоился: «Вдруг что-то с ней произошло?» И от этого волнения, усиленного тем, что Грация отозвалась не сразу, а спустя значительное время, услыхав наконец ее голос, Дубровин задал не менее глупый вопрос: «Ты приехала?»

Безусловно, Грация могла рассмеяться: а где же я, если отвечаю тебе? Приехала, приехала. Могла рассердиться, прошло полдня, а ты только опомнился! В общем, Дубровин рассчитывал на различные варианты ответа, включая довольно непредсказуемые: человек в расстройстве, ждет неприятностей, мало ли что… Но то, что прозвучало в телефонной трубке, было совершенно неожиданным, и если бы Дубровин не узнал голос Грации, то решил бы: я ошибся номером.

— Ненавижу, — ровным голосом произнесла Грация и повторила: — Не-на-вижу!

Это случилось летом 1986 года, когда на природу обрушились боль и страх, а люди растерялись, разъединились и стали защищаться от беды ложью и озлобленностью, вместо того чтобы взяться за руки и зарыдать, а потом, смиренно помолившись, идти дальше… Но уже по-иному идти.

Это было необычайно жаркое лето, опаленное огнем Чернобыля.

Жарким августом мы плыли по желто-грязному Дунаю. Река обмелела, фарватер вел себя безобразно, и на одном из внезапно родившихся перекатов наш туристический кораблик застрял.

Сначала его дергал шлепавший мимо по своим делам чешский буксир. Потом пытался сдвинуть с мели плосколобый толкач под венгерским флагом. Он, как сосредоточенный на единственной мысли баран, старательно упирался кранцами то в один наш борт, то в другой, заходил с кормы и с носа, но — никакого результата. Давным-давно переживший все сроки «турист» только скрипел переборками, под днищем скрежетала галька, сварные швы стонали по-живому и, как мне представлялось, натягивались, будто жилы человеческой плоти, а мы тревожились: не рассыпался бы!

Всегда гордый капитан потерял петушиную осанку. На его форменной рубашке под мышками появились темные пятна, увеличивающиеся с каждой новой неудачей. Помощь, предложенную австрийской самоходной баржой, которая в сравнении с нами напоминала кита, глазеющего на треску, капитан отклонил, бодро и вежливо проорав в усилитель: «Сэньк ю вери мач!» Можно было подумать, что пребывание на мели для него — радость или забава. Мол, посидим и слезем, когда пожелаем.