Михаил Каминский - Переполненная чаша

— Знамо, процесс, — хозяйка вздохнула. Сложенные крест-накрест руки высоко поднялись и тяжко опустились. — А то мне больно желательно в счастливой и чистой жизни пожить.

— Мне тоже хочется… в счастливой и чистой.

Дозиметр оказался маленькой, аккуратной и, пожалуй, даже красивой коробочкой и почти умещался в ладони Сергея…

Минуя дачу, Антонина и Сергей направились к сторожке, около которой, согнувшись над белой пластмассовой ванночкой — в таких купают малышей, — стирала Евгения Петровна. У ног ее и на скамейке лежало детское белье. Волосы Евгении Петровны растрепались. Когда она заметила приближающихся Антонину и Сергея, тыльной стороной ладони поправила прическу. На виске и щеке осталась пена, и те несколько минут, пока все это продолжалось, пузырьки пены беззвучно лопались и пропадали, но вся пена не исчезла: засохнув, оставила след — седую запятую на лбу.

Грация не слышала, когда подъехала машина. Она увидела в окно веранды Антонину и Сергея — и вышла на крыльцо. Антонина шагала устремленно и размашисто. Такой походки Грация у нее не знала; старшая из сестриц Михановских обычно не шла — плыла, медленно и с вызовом, давая постороннему глазу время и возможность оценить достоинства пышной фигуры. Сергей вроде бы двигался неспешно, но приблизился к Евгении, Петровне одновременно с Антониной, и вот именно тогда Грация рассмотрела, что в руке у него какая-то голубая коробочка, которую он, похоже, скрывал от других, по крайней мере, не стремился демонстрировать.

Все время они молчали. И так же без слов Антонина нагнулась к куче белья и, выхватив оттуда мальчишескую рубашку, протянула ее Сергею. Грация удивилась: зачем? что происходит? И Сергей тоже вроде бы недоумевал. Он даже пожал плечами, но это скорее был жест подневольности: не моя инициатива, я только подчиняюсь — и, смущенно улыбнувшись, поднес к рубашке голубую коробочку. Грация находилась довольно далеко от них, но хорошо слышала, как, помедлив, Сергей негромко и будто виновато произнес:

— Зашкаливает.

Из сторожки вышел старый Ким. С разных концов участка сбежались ребята и встали позади Евгении Петровны непривычно тихой стайкой. Потом отрывисто хлопнула калитка. Невольно обернувшись, Грация увидела Юлию, за нею шел Вадим. Она не удивилась, не огорчилась, она даже не растерялась: слишком поглотило ее то, что делали Антонина и Сергей — этот странный, неизвестный, как бы рождающийся на ее глазах ритуал: Антонина методично, будто отдавая поклоны, нагибалась, выхватывала рубашку, майку или трусы, подносила их к дозиметру и брезгливо отбрасывала в сторону. А Сергей, по-прежнему тихо и смущаясь, произносил одно и то же слово: «Зашкаливает… Зашкаливает…»

Грация приблизилась к ним и услыхала, как тонко и дробно щелкает дозиметр, как тяжело дышит раскрасневшаяся от непрестанных наклонов Антонина. И тут прибор в руках Сергея прямо завыл: щелканье слилось в сплошной жалобный звук, похожий на человеческий плач, — это Антонина схватила со скамейки и поднесла к дозиметру слежавшийся детский свитер.

— Черт-те что! — удивился Григорий Максимович. Он тоже оказался здесь. И Марьяна Леонидовна стояла рядом с ребятишками. — Черт-те что! — повторил Михановский. — Прибор исправен?

Сергей пожал плечами, протянул на открытой ладони дозиметр:

— Я взял из лаборатории. Прямо со стенда. Должен быть в порядке. Но я еще проверю… и завтра…

— Никаких завтра! — крикнула Антонина. — Мне все ясно сегодня. Сейчас… — Она подбежала к Лизе, взяла ее за руку: — Пошли. Одевайся, мы уезжаем отсюда. — Повернулась к Евгении Петровне: — Вы… вы… Мы вас приютили. Отогрели. Спасли ваших детей. А вы? Вы о наших детях подумали?.. — И Антонина, рванув за руку, потащила дочь к дому. Платье обтягивало ее толстую, уже начавшую сутулиться спину; под пучком волос на шее обозначилась жировая складки. Ступала Антонина тяжело, подволакивая ноги, и была в этот момент особенно похожа на Марьяну Леонидовну, когда та возвращается со станции, проводив после двух дней веселья очередную ораву гостей.

— Убийцы! — неожиданно выкрикнула Юлия. — Фашисты! — Театральным жестом она вскинула руку. — Проклинаю вас! Убирайтесь!

— Замолчи! — приказал Михановский. — В этом доме пока хозяин я, понятно?

— Хозяин! — Юлия фыркнула. — Какой ты хозяин? Забор повалился. Яблоня рухнула. Насос не качает. Фундамент треснул… — Она перечисляла это внезапно охрипшим, злобным голосом и загибала пальцы. — Лестницу наверх починить не можешь. Дети ноги ломают… Сидишь, газеты читаешь. Бездельник ты, а не хозяин.