Михаил Каминский - Переполненная чаша

Иван Макарович ничего не ответил, только смотрел на нее с улыбкой. Надя отметила, что, улыбнувшись, он вдруг помолодел и стал тютелька в тютельку похож на прежнего Ваню — бригадира разметчиков, ее бригадира.

«Разве у меня мало благодарностей? — спрашивала Надя. — Разве за эти тридцать лет у меня был хоть один выговор или на вид? Почему начальник цеха товарищ Гутнер хочет меня уволить? Старая, да? А где он возьмет молодую уборщицу. И старость надо уважать».

«Надя, — сказал Иван Макарович, — перестань дурить, ты не на собрании. — Он так всегда говорил, когда был бригадиром, а разметчики пускались в демагогию. — А Котьке твоему я врежу за прямолинейность и отсутствие внимания к старым и заслуженным кадрам».

После этих слов секретаря парткома Наде опять захотелось заплакать.

«Ваня, — сказала она, — это не сплетни. Моя сестра на самом деле уезжает. Ты понимаешь, куда она уезжает. И Котя очень переживает. И он называет Лизу предательницей народа».

«Узколобый твой Котька, хоть и начальник цеха, — проворчал Иван Макарович. — Не надо из мухи делать слона».

И Надя ушла из парткома успокоившаяся.

А сейчас она друг решила, что Котя все-таки уволит ее. Он такой, он очень настойчивый, может не прислушаться к Ивану Макаровичу. И ей надо скорей возвращаться в Дарницу, на завод, в цех, пока Груша не испортила новый пылесос. Обязательно надо возвращаться, потому что без нее Котька там что угодно натворит. Не уволит, так по закону отправит на пенсию. А ей еще жить охота.

Жаркое сестры съели в молчании.

— Я опаздываю, — отодвинув тарелку, Мэриам кинула взгляд на часы. Ей показалось, что крохотная, самая первая Осина скрипка висит на стене неровно, и она, поднявшись, поправила ее.

— Сура, — попросила Мэриам, — налей мне, пожалуйста, чай, и я побегу.

— А я не буду пить чай, — сказала Лиза.

— Может быть, компот, Лейка? — Сура остановилась на полдороге к кухне и неуклюже повернулась всем телом к сестре. — Или молоко, Лейка?

Мэриам вспыхнула:

— Ты же слышала: ей нельзя молоко и мясо вместе.

— Довольно! — Сура неожиданно твердо поглядела прямо в глаза Мэриам. — Зачем ты ее дразнишь, Мэри. Мы же видимся с ней в последний раз.

— Ося еще играет этот концерт Паганини? — Мэриам, не ответив, запела, поводя рукой: — Ти-рира, тири-та-та…

— Ой, как он его играет! — Сура улыбнулась — гордо и счастливо. — Месяц назад мы были в Колонном зале: я, Ефим, Зиночка и наш зять Толя. Ося посадил нас у директора в ложе. Там очень уютно, чисто. И мы слушали Осю два часа… Почему ты не приезжала, когда он последний раз был в Москве? Теперь он долго будет за границей, а потом поедет на гастроли в Среднюю Азию.

— А я скоро увижу Осеньку в Вене, — Лиза прошла в свой угол и опустилась в кресло.

«Какая она нежная!» — Справедливая Фаня посмотрела на сестру с умилением. Покой разлился по лицу Лизы, мягко светились ее глаза, тонкие губы уже не сжимались в бледно-коралловую ниточку, а распались двумя изящными серпами молодой розовой луны. Даже руки Лейки, эти беспокойные руки, которые всегда что-то хватали, переворачивали, теребили, всегда суетно двигались, как будто хотели досказать не выраженное словами, эти руки благостно застыли на коленях, прикрыв их острую худобу.

Старость дала сестрам свои лета, не их настоящие, а именно свои: кого-то наградила, кого-то обделила. Надя держится молодцом, Лиза тоже еще с виду цветет, но, скажем так, Лиза все-таки больше похожа на цветок из гербария, сохранивший свою форму и цвет. Она же, Фаня, очень быстро стала стареть с того дня, как ушел Наумчик. Она тогда закрыла глаза и уши, не хотела слышать о нем и долго не брала от Наума ни копейки на детей. Умер — значит, умер. Слава богу, Сеня получил диплом учителя и стал приносить в дом деньги. Пошла на швейную фабрику Милочка. Дети росли, а Фаня старела и, когда никого не было дома, подолгу стояла у зеркала, разглаживая морщины, поражалась, как неумолимо меняет цвет ее кожа, как быстро тускнеют глаза.

Ей сделал предложение достойный человек, их сосед с хорошей пенсией. Она отказала, и дети удивились. Они удивились не отказу, а тому, наверное, что было сделано это предложение. Так решила Фаня, сердясь на детей.

А знакомые и сослуживцы осудили ее. Ишь ты, воротит нос! Обидела приличного мужчину, еще не совсем старого, трезвенника и вдовца. Чего она ждет?

Фаня ничего не ждала, но на соседей и сослуживцев она не сердилась. Пусть упрекают ее, пусть. Они ведь не знали, что в своих мыслях Фаня постоянно была с Наумом. То он приходил к ней в самом что ни на есть жалком виде: запущенный, небритый, в неглаженом кителе и очень виноватый. То, наоборот, приезжал на машине, с ординарцем, который нес корзину цветов и огромную коробку конфет за двести рублей — такие продавались в спецраспределителе, где тогда работала Фаня.