Михаил Каминский - Переполненная чаша

Часы снова пробили. Это были очень старые часы, покрытые лаком уже неизвестно во сколько слоев. Они висели еще в родительском доме, в Умани, и точно так же отсчитывали каждые полчаса. Сура вспомнила, что в углу, под часами, стояла большая бутыль с пейсах-ван — пасхальным вином. Однажды Лиза, когда родителей не было дома, отлила себе немного вина. Оно ей понравилось, хотя было еще не готовое, а было молодое, терпкое. До пасхи оставалось недели две, и Лиза каждый день наливала себе вино на дно стаканчика. Она была худенькая и болезненная, отец и мать никогда не наказывали ее, и тень расплаты не витала над Лизой. К тому же Лейка думала, что от вина станет полной и румяной.

Фаня пришла в ужас, увидев сестру за непотребным занятием. Надя заплакала, а малышка Сура попросила дать ей попробовать и выплюнула вяжущую рот жидкость. Мэриам узнала последней. Она побледнела, поправила свой гимназический фартучек и сказала: «Давид победил Голиафа, хотя был меньше его в три или даже в четыре раза». Лиза ничего не ответила. Тогда. Мэри добавила: «Но Давид не воровал и не пил вино».

«Ребе! — зло прошептала Лиза и показала Мэриам язык. — Ты — ребе. Скучный и правильный ребе. Тебе не стать ни Давидом, ни даже Голиафом, сколько бы ты ни училась в своей гимназии. Лучше бы в гимназию пропустили меня или Надю, не зря бы отец давал попечителю такие большие деньги».

Мэриам вскинула руки. Сура в ужасе застыла, она боялась, что старшая сестра ударит Лизу и расскажет родителям о ее воровстве. Но Мэри не сделала этого. Прижав ладони к вискам, она потребовала, чтобы Лиза поклялась больше не прикасаться к пейсах-ван. Однако было уже поздно: ягоды, лишенные сока, забродили.

Накануне праздника сестры умирали от страха. «Хана, — попросил отец, вернувшись из синагоги, — поставь на стол праздничное вино». Мама пошла за бутылью, но ее опередила Мэриам. «Не трудись, мама, я сама принесу». — «Только, не дай бог, не разбей», — предупредила мать. И все-таки бутыль выскользнула из рук Мэри, и грохот удара поразил весь дом. «Мы остались без пейсах-ван!» — плакал отец. Поднять руку на дочь-гимназистку он не мог. А мама, убирая осколки и вытирая пол, подозрительно принюхивалась к кислому запаху винных ягод.

Сура вздрогнула от крика.

— Тебе что! — Лиза вскинулась в кресле, словно вспорхнула черная бабочка. — Тебе что? — повторила она уже с вопросом. — У тебя, Мэри, была жизнь. А какая жизнь была у меня?..

— Я еще жива, — сухо перебила ее Мэриам, — и собираюсь жить дальше. Почему ты-говоришь «была»?

— Ой, дай бог тебе сто лет! Но ты послушай меня. Почему меня никто не слышит? Я одна тянула из себя жилы, чтобы поднять Любочку. Я недоедала, недосыпала. А ты хоть раз вскакивала ночью, оттого что ребенок плачет, плачет от голода — его нечем накормить.

— Ты врешь, Лиза, — голос Мэриам стал еще суше. — Любочка никогда не голодала. Мы, твои сестры, не допустили бы этого. — Мэриам оглядела сестер, призывая их в свидетели. — Разве я говорю неправду?.. А помнишь, когда тебе пришлось особенно туго, Любочке в твоем месткоме дали бесплатную путевку в Евпаторию, хотя у нее и не было порока сердца?

— Хорошо, — Лиза вжалась в кресло, и бабочка превратилась в гусеницу, тонкую черную гусеницу, извивающуюся на зеленом листе, который вот-вот сорвет с ветки ветер. — Хорошо, ты права, моя дочь не голодала. И путевки ей давали бесплатно как дочери погибшего Давида. Но разве от этого мне — мне! — становилось хорошо? Думаешь, легко было столько лет просить у всех помощи? Это же убивало меня. Понимаешь, уби-ва-ло! — Лиза опять перешла на крик и сухонькими кулачками заколотила себя по голове. — Почему я до сих пор еще дышу? Почему я еще вижу солнце? Почему? Почему, если все внутри у меня омертвело от горя и неудач?!

— Лиза, Лейка! — Надя бросилась к ней. — Ради бога, успокойся. — Добрая Надя опустилась перед сестрой на колени и гладила ее тонкие руки. Фаня наклонила голову и стала что-то выщипывать на подоле платья. Сура, не любившая ссор и вообще шума, с осуждением смотрела на Лизу: «Ну, зачем, зачем она кричит?» Потом Сура перевела взгляд на вторую двойняшку — Надю: «Только подумать, когда-то их трудно было различить. Даже мама называла Надю Лизой, а Лизу — Надей. Потом они перестали быть похожими. Ну, конечно, сразу скажешь, что сестры. Но двойняшки — нет, никто и близко не подумает…»

— Хватит! — потребовала Мэриам. — Ты, Надя, садись на место, а ты, Лиза, сейчас же прекрати истерику.