Михаил Каминский - Переполненная чаша

— А теперь вы будете жить в разных мирах.

— Ой! — вскрикивает Надя, и слезы льются по морщинистым щекам, капают на белый широкий воротничок, которым она перед поездкой сюда, к Суре, обновила платье.

Часы пробили половину второго. Лиза в своем углу подняла голову и увидела скрипку. Может быть, она встретится с Осей т а м? Ведь после гастролей во Франции Ося, кажется, будет выступать с концертами в Вене? Его очень хорошо везде принимают и хвалят в газетах. Еще бы — лауреат разных премий! Купается в славе и в деньгах. И Сура, когда говорит о нем, такая счастливая и гордая… Впрочем, Суре всегда везло. Да, она очень везучая, дай бог, чтобы так ей всегда было. Такой талантливый сын, такая прекрасная дочь. И покойный Григорий был очень хорошим. И Ефим, второй муж, у нее редкостный человек: вырастил, можно сказать, чужих детей, любит их, как родных. Но ведь Сура и Ефим не забыли, что Ося — и ее, Лизин, ребенок? Много лет они с Сурой жили в одном доме, только в разных половинах, и Ося приходил к ней обедать и делать уроки, играл с Любочкой и решал с ней задачи, а когда он был совсем маленький и надел на голову ведерочко, то именно Лиза не испугалась, не закричала, как Сура, заламывая руки, а схватила Осеньку и понесла в мастерскую, потому что никто в доме не мог снять с его головы ведерочко. В мастерской перекусили дужку, ведерочко пропало, но Осенька не жалел его — ведь с ведерочком на голове ему было так страшно. Лиза несла мальчика до мастерской на руках всю Большую Черкизовскую, накинув на ведерочко свою шелковую косынку, и все оглядывались, и Лизе было приятно, что все видят, как она решительно спасает ребенка…

А кто знает, сколько горя принес ей этот фантазер Ося?! То письмо, которое он написал печатными буквами от имени Давида, чуть не загнало Лизу в могилу. Она так ждала вестей от мужа, а их все не было, она так надеялась, что Давид жив, а из военкомата сообщили, что он пропал без вести… И вдруг Лиза открывает почтовый ящик, а в ящике — сложенное треугольником письмо. На нем не было марки, но это понятно: воинское. А вот отсутствие штемпеля Лиза не заметила. Она развернула треугольник и прочитала на бумаге в фиолетовую клеточку: «Дорогие мои жена и дочь, я жив, но у меня нет ни рук ни ног. Но я жив…» — и упала в обморок. А потом прибежали люди и появился Ося. И он стал плакать. Он говорил, что не хотел сделать плохо, а хотел сделать хорошо, но не знал, что так получится, ведь тетя Лиза столько раз повторяла: пусть Давид без рук, пусть без ног, но только бы живой…

— Лейка, ты будешь кушать? — Сура появилась в дверях, ведущих в кухню, все еще держа руку на пояснице. — Надо покушать, Лейка, чтобы были силы.

— Зачем ей силы? — спросила Мэриам, глядя в одну, только ей видимую, точку. — Чтобы сделать то, что делает она, не нужны силы. Наоборот, это поступок слабого человека.

— Что у тебя есть? — торопливо, чтобы не дать разгореться пожару, вмешалась Фаня. — Что ты нам дашь, сестра?

— Слава богу, есть все, не голодаем. — Сура распрямилась. — Есть борщ. Ефим сварил вчера. Есть мясо, блинчики, есть кисель, есть молоко…

— Разве в Библии не говорится: нельзя есть одновременно мясо и пить молоко? — Мэриам продолжала глядеть в свою точку. — Правильно, Лиза? Так учат там, куда ты устремилась в своей слабости? Учат и поют: «Выйди, о мой возлюбленный, навстречу невесте, дай увидеть мне лик твой, о суббота». Красиво поют! И рассказывают о Мардохее, которого враги собирались повесить, построили для него очень высокую виселицу, но сами повисли на ней… Что у вас там еще говорят и поют, Лейка? Все евреи — братья, да? — Мэриам прищурилась и повернула к ней голову. — И что споешь нам ты?

— Оставь ее, Мэри, — попросила Надя.

— Мэриам, зачем ты так? — Фаня быстрыми движениями толстых скрюченных пальцев расправляла небольшую складку на скатерти.

Сура, опустив тяжелые плечи, молчала.

«Все этот негодяй Вейсбурд! Он испугался, что его посадят в тюрьму за спекуляцию, и вот спешит убежать и скрыться далеко-далеко, пока не поздно. А при чем здесь Лейка? И почему ссорятся мои сестры? Почему?» — думала Сура — Сердце. Она считала, что люди вообще не должны ругаться, портить друг другу жизнь. Ведь они видят белый свет не такие уж долгие годы, так зачем превращать их еще и в годы мучений. Есть войны, есть болезни, есть пожары и другие несчастья. Мало ли бед на земле. Вот у Зиночки муж играет на бегах, но она — настоящая дочь Суры — не ругается с ним, она страдает молча. Играть на бегах — это болезнь, ее не вылечишь криком, ее можно вылечить, как любую болезнь, только добрым словом и хорошей едой. А что? Когда мужчина знает, что дома его ждет сладкое, он едва ли потянется к горькому. Она, Сура, никогда не ругалась с покойным Григорием (готыню, господи, пусть не страдает он на том свете), она ни разу не ссорилась с Ефимом, хотя Ефим каждое воскресенье уезжает ловить свою маленькую рыбку. И зимой и летом он уезжает с такими же сумасшедшими друзьями, как и сам. И пусть небо расколется, а эти старые мишугэнэ все равно сидят на стульчиках, плюются на червяков и бросают удочки в воду. А кому нужна эта рыбешка, даже если Ефим приносит тридцать или сорок штук? Но что значит ссориться? Это говорить: ты неправ, а я права. Ты поступил так, а надо было сделать иначе… А кто знает, как бы все вышло, если бы он сделал иначе? Ведь можно быть недовольным абсолютно всем. Она, Сура, довольна. Чтобы не сглазить, ей не на что жаловаться. Ноги болят? Так дело ведь не к молодости. Ефим помогает по дому. Сын — большой музыкант. Дочь тоже хорошо работает. Внуки растут: Сонечка, чтобы не сглазить, закончила год на все пятерки, Инночка, дай бог ей здоровья, замечательная девочка, уже защитила диплом. И Вовик уже ходит в ясли. Такой умненький мальчик. Как жалко, что нет сил на него. Вну́чек она еще растила, а на Вовика уже нет сил. А когда рос Осенька, силы были, но не было времени — работала на фабрике, делала пряжу, ударница, стахановка. Осеньку выкормила соседка, Баба-Ляба. Она так любила его! Купала в деревянном корыте, аккуратно причесывала, вытирала всегда ему нос, а в воскресенье водила в церковь. А потом старенькая Баба-Ляба умерла. Как плакал Осенька! Плакал и спрашивал, кто ему теперь будет рассказывать сказки про курочку Рябу и про Богородицу-Троеручицу. От горя он топал ножками и чуть не сломал свою скрипочку…