Михаил Каминский - Переполненная чаша

И все-таки непонятная связь возникла между ними. Слушая крики Егорыча, Грация вспоминала, как Дади непоколебимо стоял на корме лодки и ловко, без усилия менял направление треугольного, сшитого из узких полотнищ паруса. Казалось, это один из прекрасных древнеегипетских богов летит вслед за фелюгой на фоне редко знающего дождь неба в прозрачных и невесомых белых облаках.

Не глядя на лодочника, сопровождавшая их представительница местной туристской фирмы говорила о нем на вполне приличном русском языке: «Он — нубиец, а нубийцы, как известно, самые неутомимые, самые изобретательные и самые нежные партнеры». Мужики — их в фелюге было меньшинство — снисходительно усмехались, а женщины хихикали и смущенно опускали глаза.

Берег, к которому они плыли, приближался медленно, как-то неохотно, долго-долго виднелись лишь верхушки пальм, напоминавших Грации фонтаны на ВДНХ в осенние сумрачные дни, так что у Дади было время покрасоваться на корме во весь свой двухметровый рост. И он выпендривался как мог. На нем была кремовая рубашка-безрукавка и короткая пестрая юбочка, лишь немного прикрывавшая сильные и стройные бедра. Ловя попутный ветер, Дади довольно часто перекладывал румпелем руль, прыгал в лодку, поднимая и погружая в воду выдвижной киль, вновь возвращался на корму и что-то там натягивал или отпускал в такелаже, и тогда его шоколадная, слегка блестевшая от пота бархатистая кожа вспыхивала, гасла и опять вздымалась буграми мышц, и по всему прекрасному телу нубийца пробегала дрожь напряжения, но глаза его при всем том оставались полусонными.

«Дади мечтает жениться на советской и уехать в Союз», — сказала представительница туристской фирмы. Она как будто собиралась заработать на лодочнике: вот продаст советской бабе нубийца — и получит приличную комиссию. Она явно дразнила всех в лодке — мужчин и женщин. Получалось нехорошо, некрасиво. «Зачем вы так?» — обиделась на нее Грация. Та поняла по-своему. И успокоила: «Не волнуйтесь. Дади не знает по-русски ни слова». Но Грации казалось, что Дади все прекрасно понимает. И гордится своей внешностью — темно-шоколадного гиганта, и нарочно играет рельефными мышцами, и заставляет непрерывно трепетать свою нежную кожу. Грация даже решила, что все это, включая эротическую атмосферу, которая мало-помалу сгущалась в фелюге, предусмотрено планами фирмы, чтобы как-то украсить долгую и скучную переправу через мутно-желтый и пустынный, если не считать еще двух-трех косых парусов, Нил. А потом, почти у самой цели, случилось уж наверняка непредусмотренное: их лодка села на мель. Дади пришлось соскочить в воду, он там долго пыхтел и громко, будто глухонемой, стонал от напряжения, стремясь сдвинуть фелюгу с мели. С берега неслись гортанные крики — лодочнику сочувствовали или подавали советы. Дади молча упирался в борт то одним плечом, то другим, орудовал шестом, раскачивал лодку с кормы, а она не поддавалась, только крутилась вокруг своей оси, и взгляд нубийца стал совсем даже не полусонным, а злым и отчаявшимся.

Грация заметила, что мужчины стали втихомолку торжествовать, а женщинам такой Дади — по грудь в илистой воде, измотанный, грязный, мокрый по курчавую макушку, с перекошенным от напряжения ртом, — был малоинтересен, и они теперь больше волновались, чтобы не перевернуться, и едва ли какая из них вспомнила о достоинствах мужчин-нубийцев вообще и Дади в частности… Наконец его усилия увенчались успехом. Дади опять очутился на своем месте, но уставший, осунувшийся, приниженный неудачей. Красивая пестрая юбка превратилась в мокрую и грязную тряпку. С нее по заляпанным ногам Дади стекала желтая вода. В общем, это был совсем другой человек, но именно таким нубиец почему-то нравился Грации больше. Может быть, потому, что лишился рекламной восточной внешности и утопил в нильской воде ауру многообещающего жеребчика…

С Михановскими Грация была знакома давно. Случалось, еще до появления в ее жизни Дубровина, она навещала сестриц в их необъятной городской квартире, но чаще день-другой гостила на этой даче, широко разлегшейся между замшелыми стволами старых елей. Спала Грация в мастерской у Антонины — иначе говоря, на чердаке, под геометрически строгим сводом из золотистых досок. Трепотня у них шла до головокружения и заплетающихся языков, однако и потом Грация долго лежала на спине с открытыми глазами и пялилась в потолок, туда, где покатости крыши воссоединялись в одну линию, и можно было думать, что ты качаешься в большой лодке, а еще окутывало такое же дурманящее состояние, как перед операцией под наркозом.