Михаил Богатов - Имя Твоё

и когда отец Дмитрий просыпается, позавтракав, выходит он в это вечное осеннее лето, и дивится всякий раз красоте изумительной места этого, домом огромным старым на холма склоне крутом, лестнице величавой каменной, от времени разваливающейся, но от того ещё живописнее делающейся, ведёт лестница эта к речке узкой, холодной всегда и чистой, с течением воды быстрым и дном каменистым, меж двух холмов лесистых зажатой, с пляжем камней гранитных осколками выложенным, и будет проводить на нём день до обеда отец Дмитрий, и вечер с обеда до ужина, быть может, и все там день проводить будут, за исключением Петра, и они там уже, это же видно, машет им приветливо отец Дмитрий, и они ему в ответ улыбаются, мол, доброе утро, отец Дмитрий;

и когда отец Дмитрий просыпается, вниз спускается к пляжу он, как все здесь место это окрестили, хотя купаются здесь реже, чем в месте любом реки какой угодно, пока идёт по лестнице вниз он, они все, ввосьмером, глядят на этого человека в одеянии чёрном, и не видят они насколько истрепалась ряса отца Дмитрия, покуда не могут даже подобное себе помыслить, ибо с достоинством держится он, да и Марфа настолько убедила всех, что человек этот единственная надежда их на спасение, под коим не к здравомыслию возвращение банальному имеется в виду, но спасение душ их заблудших, и настолько чтили они Марфу, внемля просьбам коей, отец её, светлейший Лев Петрович поместил их сюда вместо больничных клеток белокафельных и хлороисточительных, настолько Марфа спасла их этим уже, что, ежели она ещё и души спасти им обещает, так нельзя ей уже не поверить в чём-либо, а теперь, за время это долгое отец Дмитрий стал им родным, а ещё прежде они сами ему родными сделались, все семеро, за исключением Марфы, все, кого сюда поместили вместе с ней в бессрочное забвенное пребывание;

и когда отец Дмитрий просыпается, и на пляже оказывается, спрашивает он у паствы своей, приветствие утреннее провозгласив, как дела у них, и они все, улыбаясь, за исключением Софьи, девочки тринадцати лет, говорят, что хорошо у них всё и как вы спали, отец Дмитрий, и отец Дмитрий отвечает им, а затем, одежду скинув, в одних плавках, в воды холодные быстрыми шагами погружается, и пока вода пробуждает его окончательно, думает всегда он об уменьшении паствы своей из Церкви Святого Иеронима до размеров восьми человек, Петра не считая, но нельзя же его не считать, и уже без скорби помышляет о том, покуда перед ликом Господним одного человека даже душу спасти задача достойнейшая, и статистика здесь не работает, мол, буду общаться с тысячью, глядишь кто-то уверует достойно, а там уж и спасётся, нет, не так; вот, самая компактная в мире паства, суженная до коммуны невиданной безумцев из восьми человек, и я с ними девятый, улыбается себе отец Дмитрий, и из воды выходит весь мокрый и на солнце блестящий, и кажется, будто сильнее него нет никого, чем восхищение у паствы своей неизменное вызывает;

и когда отец Дмитрий просыпается и, в реке искупавшись, на берег выходит, то идёт он сразу к Марфе, сидящей на камне большом с книгой какой в руках, и глядит на неё с симпатией, а она лицо к нему поднимает и улыбается завсегда грустно немного, но приветливо, и отец Дмитрий не стремится её к веселию праздному обращать, он спросит лишь как её самочувствие, какую книгу читает, и она говорит ему: всё в порядке, отец Дмитрий, вот, теперь Гессе Германа читаю, в бисер игру, и там прямо как вы есть, учитель Кнехт, герой главный, и пересказывать начинает книгу, и когда она так делает, непременно к ней подходят все остальные, им интересно эти рассказы Марфины слушать, а ей нравится им рассказывать, и после на вопросы их до обеда самого и даже во время оного, пока Пётр тарелки перед ними расставляет, отвечать;

и когда отец Дмитрий просыпается и отобедает когда, отправляется он в комнату свою, где впадает в забытье странное, для остальных сном его послеобеденным является оно, и забытье это непременно с того начинается, что сокрушается отец Дмитрий, поскольку задания ещё не выполнил, не расследовал смерти причину отца Георгия, хотя и понимает: причин у смерти нет также, как и у жизни, а коли и нашлись бы таковые, то в руках Господа они единственно и пребывают, человека сотворивших и в прах глины возвращающих, и потому лукавое это дело: смертям и жизням причины подыскивать, и можно его лишь как иносказание к чему-то иному понимать, но об этом ином не помышляет отец Дмитрий, зато мыслями возвращается к тому, что успел узнать уже, и тогда ведёт диалог воображаемый с Андреем, чаще про себя, иногда вслух, и тогда Пётр слышит его из-за двери кельи, как они здесь комнату отца Дмитрия прозвали полушутя, а может и всерьёз, и тогда качает головой сокрушённо Пётр, но не поводит у виска пальцем дабы сказать: вот ведь сумасшедший, покуда запрещено ему здесь намёк подавать, будто что-то в доме этом отрешения мирского не так, и к тому же начинает для Петра грань уже стираться незаметно между нормальными и ненормальными, и тревожит его это и гнетёт, но чует где-то глубоко, как в грани этой исчезновения имеется истина своя, спасительная, других истин мирских даже глубже, но как только доходит до этого Пётр, то отходит стремительно от дверей кельи отца Дмитрия, и по делам своим спешит суетливо, дабы через обязанностей своих исполнение, ужин готовить следует начинать, дабы через обязанностей своих исполнение суетливое сбежать от догадки, что сам он тоже с ума сходит как и все здесь, и что это для него лучшая жизни перспектива, если ещё не сошёл, но это дело времени, причём недолгого;