Михаил Богатов - Имя Твоё

понимаю тебя хорошо, Андрей, и достаточно мне слов этих твоих о наигранностях её, которые, на фоне обезличивания Марфы могут заиграть светом подлинности неведомым, и к себе заманить неподдельно, а потому вы поехали с Марией, куда ехали вы, кстати;

я спросил её об этом: куда едем, кстати, тем самым не только ей подыгрывая, но показывая всем: отдаю душу свою и тело своё в руки твои, Мария, а она, вместо шутки или уверенного ответа какого, плечами, на сиденье заднем сидя, пожимает и говорит едва-едва, голосом тихим, но отрешённым: это тебе решать, ты же за рулём; хорошо, отвечаю ей, и здесь в меня будто все силы ада вселились враз, ведали ли вы, отец Дмитрий, в жизни своей миги окрыления такого подлинного, и не потому даже, что всегда уверенная в себе и недоступная мне прежде Мария сказала теперь так, будто полностью мне со словами этими уже отдалась, здесь, в машине, и обладать телом её отныне лишь деталь техническая и того не более, не потому окрылился я, но ощутил потому что свободу свою полную, и не в виде ненужности, но обрёл свободы понимание в миг самый что ни на есть подходящий, безотчётность перед Марфы присутствием: как раз только что освободившись от него, ради Марии в рабство можно впасть следующее, однако в рабство от Марии я не попал с тех пор и вряд ли попаду, у меня другого рабства достаточно и куда более тягостного, но я от всего избавлюсь с вашей помощью, а тогда почуял: жизнь моя вся-вся собралась вдруг в миг этот вот самый, собралась и на ладонь мне легла, делай со мной, с жизнью твоей, Андрей, всё, чего только пожелаешь, и я ей мысленно: всё-всё, а она будто ответила собранная, меж пальцев выглядывая: всё-всё, и дело какое странное: Мария тоже почти также мне сказала, и будто жизнь моя освободившаяся, и Мария в машине сидящая одно странным образом составляют мне по-прежнему неведомое, и я снова про себя: Мария сказал, и вслух тоже: Мария сказал, и рядом со мною Мария была, о которой подумал и позвал которую:

Мария, сказал я, мы поедем к моему другу вначале, его Брутом зовут, хорошо; а она мне: я же сказала уже, ты здесь сильный, ты мужчина, ты решай; а я и не спрашиваю, отвечаю ей шутя, я констатирую, шутя отвечаю и улыбаюсь, но вижу в зеркале вида заднего: серьёзна Мария небывало, и взгляд её тоже в зеркале мой взгляд тогда поймал, но они не встретились образом ожидаемым, а будто прошёл взгляд её сквозь меня, и не потому как силился во мне глубины какие различить, да различить не сумел, но потому лишь, что вообще ничего взгляд её не искал, и ничего ему не надобно, и я в том числе не надобен, смутился я немного, но лишь немного, какое мне дело до её глаз, можно вообще ей в глаза не смотреть сегодня и, кроме того, мог случайно взгляд таким выйти, когда думает она, будто на неё не смотрят, и к тому же мне жизнь моя полностью возвратилась только что, и от глаз всяческих глядящих различно, ставить её в зависимость обидную не собираюсь, тем более что сделалось мне на миг до жути не по себе, будто в машине не Мария, но Марфа сидит персоной собственной, и хоть я их никогда не спутаю, но они похожими меж собой делаются, ежели нынче обе сзади бы сидели, в сумрак погружённые, и лица их лишь светофорами да фарами машин встречных мгновениями освещались бы, а тут мне вдруг показалось, что обе они здесь, и покуда одну лишь я вижу, то это и Мария, и Марфа, и ни одна из них вообще, а кто-то третья, о которой я доселе не слышал ничего даже и не знаком с которой;

должен теперь вернуться я к вопросу моему прежнему о неправдивости Марии и сказать как неправ был, его задавая, покуда вспомнилось мне, с природою по аналогии, как часто безо всяких к тому оснований происходящее мы удвоить стремимся, сами того не ведая, говорим: натуральная пища, вместо: пища, или: свойственное природе удовольствие говорим, вместо: удовольствие, или: простые радости, вместо: радости, и вроде бы то же самое всё, да не то, ибо вдруг оказывается сплошь всё забито пищей ненатуральной, то есть: не пищей, удовольствиями противоестественными, то есть: страданиями, коих сами страдающие по ошибке лишь таковыми числят, но мы-то знаем, откуда неведомо, как же жестоко они все заблуждаются, и сколько раз Церковь в игру эту неблагородную ввязывалась с удвоениями, когда нечто сиюминутное раскладывать и определять на богоугодное и богопротивное бралась, а после оступалась, спотыкалась и падала, и оглядывалась: никто не увидел, не заметил, но никто решать не в силах вместо Господа что Ему, Господу угодно или противно, и кто так решает, он не просто непосильное берётся исполнить, он ещё и решение Господнее неуместным тем самым делает, и Господа Самого, но о богопротивном вопрос особый встаёт: ежели противное Господу допущено им к бытию своему, то кто же допустил это, впрочем, не хочу ныне в теодицеи свет вмешиваться, на то лишь указать хочу, как Церковь ведёт тогда себя, войну богоугодной объявив или технические средства какие дивола орудием, а когда война кончилась, мира не вернув и жертвами лишь разлагаясь длительно, а технические средства в обиход запросто вошли монастырский так, что и не извлечь их оттуда, из обихода нашего, самого обихода не порушив во всём строе его, тогда Церковь вид делает ребёнка нашкодившего, коему родители понять дали, будто провинность им совершённая, им известна, и то известно также, кто именно совершил оную, но больше ничего родители не говорят и не пожурят даже как следовало бы, а коли пожурили или даже оплеухой наградили в сердцах, ребёнку легче стало бы, но нет, не наказывают, и будто совершённое совершилось, и будто бы не совершилось, лишь знать дают, ничего не следует из знания такого, и тогда ребёнок вид делает, будто не было ничего, а что: наказания ежели не будет, что к вопросу зазря возвращение совершать, так и Церковь об инквизиции и походах в Землю Святую крестовых умалчивает, и о связях постоянных с мелкими власть предержащими людишками умалчивает, и не потому как с неё никто не спрашивает, напротив, в лицо повсеместно тычут людишки ещё более мелкие от непонимания своего, промах любой, даже где не было такого, ещё более ожидает толпа там промахов несовершённых, но совершёнными могущих быть или даже не могущих не быть совершёнными, дабы алчно попрекнуть за них: покайся, говорят тогда, Церковь, будто сами не от неведения своего лишь безгрешны в чём, но Церковь эта ребёнок тот, коему родители на провинность указав, наказывать не стали почему-то, тот ребёнок и есть, и когда другие дети из песочницы оной над ним издеваться начинают и дразнить, зачем ему пред детьми этими ответ держать, ежели о них доподлинно известно как они свои провинности совершают и не такие, но их родители каждый день лупят, и они на день следующий с совестью чистой заново всё вершат, и этот ребёнок тоже был бы рад, если бы его как прочих наказали, но на это наказание лишь собственные родители способны, которые важнее ему всей ребятни окрестной, и совесть окружающих чиста потому лишь, что их наказывают тут же, и решать им ничего не приходится самим, как нашему малышу, ему сложнее, он себе провинность списать не может, и наказания не получает, это к решениям приобщает с детства самого, а остальные лишь критиковать бесконечно готовы то, как другие решения вынуждены собственные принимать, но не поймут другие, решения не принимавшие никогда, что ребенка нашего решительным не мнение их, малодушных, делает, но собственная нужда, им самим неведомая, вот потому в словах окружающих для ребёнка этого не звучит никогда упрёк за живое задевающий, покуда воспринять таковой от равных себе можно лишь, а кто в мире сём Церкви равен быть может, ежели под Господом все ходим, но лишь Церковь, которая в этом хождении преимуществ перед остальными никаких не имеет, лишь она за это всеобщее хождение ответ держать берётся, и говорю всё это не к тому, дабы Церковь оправдать в глазах твоих или в своих, ибо бесполезно оправдывать то, что в оправдании нужду равную всему сущему имеет и не более, но прихода что чает подлинно и воистину Судящего и подлинно и воистину Оправдывающего по Суду Своему, Господа чает прихода Церковь, на землю, пусть явится и осудит всерьёз или простит навеки, а ежели кто позабыл о Его пришествии из людей, в том числе и Церковных, то пусть Он их судит мерой своей, а мы нет, не будем слов таких важных Правда и Неправда различия сами принимать и применять окончательно, не потому как всё условно в мире, Марии мнение такое игривое, а потому лишь, что окончательность подлинно правдивую в руках Господних усматриваем и усматривать впредь собираемся, как бы кто ни было с пути нас сего не совращал, но это даже Господу не под силу: душу, его избравшую и возлюбившую жертвенно, от Себя отринуть, а потому отказ твой, Андрей, от словесных различий правды Марфиной и неправды Марьиной понятен мне весьма, однако теперь об очень важной жути заговорил ты, ибо, различия подобные стирая и в забвение относя, Марию и Марфу в существо тебе неведомое влил ты стиранием и отнесением своими, и оказалось существо это в машине твоей на сиденье заднем в вечер тот памятный;