Михаил Богатов - Имя Твоё

Аккуратным никогда таким отец Дмитрий не был наверное, об аккуратности при том не заботясь нисколько, и так следовать делу, на теле в данном случае сосредоточенном, когда оно изменяет делающего себе под стать, и при этом нет даже возможности для мыслей рода: нравится или не нравится, вот жить как следует, нравится или нет, Арина, проснувшись, не будет этому внимать и вряд ли выбор уважит, к чему бы он ни привёл, тем более думать не следует ныне: понравился бы ей отец Дмитрий или нет, об этом он в одиночестве может пофантазировать, а теперь действия время, раздумий лишённое, и если уж здесь оказался, ввязался как можно иногда слова повернуть, то ничего не остаётся того кроме, чтобы делать делаемое лучше, это знает отец Дмитрий, решительности преисполненный, стоит на коленях над Ариной так, что одна нога её промеж его коленей уходит туда, куда он и не смотрит, потому как склоняется низко и даже ещё ниже над этим парусом, но не набирает в лёгкие воздуха, дабы направить его в дали морские, нет, воздуха здесь явно недостаточно будет, он лучше кораблем пьяным, от пыток средневековых и роскоши, захмелевши довольствоваться будет той лужей чёрной, где детская рука челн пускает слабый, погоди, Рембо, дружище, рука отца Дмитрия не такая уж и детская, а челн и вовсе не слабый, настолько, что даже высвободить его пришлось, но пускать его в плаванье никто не собирается, и никакого мотылька это не напоминает, молот в руках гномов пожалуй, нет-нет, не до Мории теперь безвременно погибшей, аккуратно резинку, вдоль ноги загорелой идущую, трусиков отводит отец Дмитрий на другую сторону, рукой оставшейся не упираясь ни во что, только коленями, дыхание её чуть сбивается, но это чуть лишь, и вот перед ним то, чего ради этот поход многотрудный преодолевался; отец Дмитрий руку отводит свою и невольно челн свой неслабый и небабочковидный руками двумя сжимает, и до того доволен он ныне успехом своим, что даже не торопится склониться над сокровищем, с трудом таким извлечённым на свет, Бен Ган, а где же золото, вон оно, я его перенёс в пещеру, пойдёмте покажу, но волнение успокоено, не без воспоминаний о Джиме Хопкинсе и Пятнице с козами его, а коли так, то склоняется отец Дмитрий и смотрит. Смотрит долго, и нравится ему весьма то, что видит он, хотя что там кажется, два пальца вместе сложи, так там то, что меж ними окажется, то да не то, здесь всё нежнее, хочется схватить и нежно сжимать, может быть даже поцеловать, но рисковать так нельзя, будет затем гарантированно и безопасно время, утром, не так долго спустя, через месяца два, они будут лежать с сестрой в постели одной, она только что проснувшаяся, под простыней, он давно уже вставший, в одежде и поверх простыни, и у отца Дмитрия не будет мыслей никаких на этот счет, напротив, он будет чрезвычайно увлечён чем-то, и увлечение это было такого рода, отвлечение от которого вызывает раздражение яростное и справедливое, но увидит отец Дмитрий, как Арина, полагаясь видимо на незаметность своего деяния, под простынёй делать себе будет ритмично такое, от чего, однако, ни дыхание её не участится, как это в фильмах разного рода для детей запретных бывает, которые в миг этот ложью обнажённой обернутся, ни глаза её не закатываются от наслаждения, но, напротив, она будет весьма живо, не мертвее обычного, беседу их поддерживать, смеяться даже, и, тем не менее, продолжать, и это наблюдение отца Дмитрия настолько поразит, что пройдёт ещё немного времени, пусть и много, но всё равно пройдёт, и навсегда вскоре сгинут все фантазии, к столбу привязанные и наследники их многочисленные, бездна внезапно открывшаяся и, всё шире зияющая, со временем наблюдений над страстями незаметными, бездна не страсти, но простой похоти банальной, как чая попить, междудельной, поглотит все мечты, и миры возможные невозможными станут, и даже отрыжки это поглощение не вызовет, но это после будет, дней через шестьдесят начнётся, а нынче он пока смотрит, дыхание Арины ровное как шоссе новое, по которому они недавно выезжали к реке для купания, здорово зимой лето вспоминать, жить хочется, куда приятнее, чем зиму летом, и неожиданно Арина тут спрашивает, так что каменеет отец Дмитрий, над ней нависающий: ты что делаешь, и отец Дмитрий ошарашен, мягко сказано, но у слов нет такой твердости, чтобы сказать подобающе в данном случае, и ему смешно стало неимоверно: на четвереньках над нею, в руках сжавши молот Тора некрупного, он так и говорит, голосом, однако, дрогнувшим: вот, трусы с тебя снял и разглядываю тебя, Арина отвечает: понятно, и дыхание её мирно и ровно снова доносится до слуха. Долго ещё лежит отец Дмитрий на кровати своей, угрызениями мучимый, не совести, но провала своего, ходит беспрестанно курить, по дороге между делом повторяя всё над Ариной спящей как прежде, но уже без предосторожностей излишних, и уже даже при зари свете новой, не опасаясь, что проснётся, ведь всё равно теперь, когда пойман уже, и рассмотрел всё, и пальцами даже касался нескромно весьма, и будь скульптором, к утру мог бы и сваять, не глядя всё там, но никакой страсти уже не было, и лишь чувства приговоренных к казни литературных персонажей, перемежаемых с воображением его тут же созданными, вспоминаются ему, и чувствование их настоящее, с разницей той разве что, персонажей взаправду не казнит ведь никто, а его утром кошмар такой ожидает в подлинности своей непререкаемой, что лучше бы казнили взаправду: Арина расскажет всё, не смолчит. И лишь на миг озарён был ум измотанный отца Дмитрия догадкой, которая впоследствии и оказалась подтверждённой: Арина спросила во сне, ничего не памятуя о виденном и спрошенном, и, понятное дело, об отвеченном тоже не памятуя, но это подтвердится утром, а пока случай таков, что может и не подтвердится никогда, а потому отец Дмитрий доводит себя, после шестой сигареты выкуренной за ночь и колокола церковного из недалекого монастыря к заутрене зовущего, до изнеможения полного, говорит себе: да какая мне к чёрту разница, какое мне до всего этого дело, и это выражение бессилия полного силами достаточными его одаряет, будто источник в пустыне забил, или точнее как Гудвин Льву дал смелости выпить, спасибо Гудвин великий и ужасный, силами достаточными одаряет, чтобы уснуть, и отец Дмитрий в самом деле засыпает. И когда Арина, ни о чём не помнящая из в ночи событий развернувшихся, утром встанет, то ей придётся одной смотреть сказку по телевизору о Кащее Бессмертном, после ласки утренней недолгой, и лицо её будет сонным, и сказка будет неинтересной, она её наизусть знает; будь здесь брат её, они бы вместе её посмотрели так посмотрели б, он всегда что-то придумывает, иногда ради комментариев звук полностью отключает у телевизора, и тогда видишь осуществление воочию новой сказки, на ходу рождающейся, и уже воплощённой на экране, ей это очень нравится, но если у него сердце больное, и ему так хочется, то пусть выспится, и спит отец Дмитрий, как убитый спит.