Михаил Богатов - Имя Твоё

Жульетта сегодня не подаётся, может быть Лолита, но отец Дмитрий не любит Арину, хотя искусство трудное нимфолепсии уже знает неплохо, и не будет того сомнительного собеседника, говорю: дождь перестал, а не где ты её достал, никто планов не раскроет, пока он просто убеждает Арину что устал, а так как он устал в самом деле, но не в том смысле, в каком убеждает, а в том, в каком можно стать огрызком от яблока, к коему прикоснулись зубы ожидания, и потом предлагает отец Дмитрий напоследок попить чая и покурить, Арина не курит пока, но всегда присутствует при этом деле, а когда он её курящей встретит, она будет уже замужем, и ни Лолитой, ни Жульеттой, лишь Эммой Бовари разве что, но пока он говорит, что будет пить чай, даже если она не хочет, она соглашается: и мне тоже налей, и сердце сейчас из груди вырвется, и отец Дмитрий невольно касается его не слева, но справа, не потому что у него аномалия и сердце справа, а потому что в правом нагрудном кармане таблетка помещается, он дает Арине загодя для этой цели альбом заготовленный с фотографиями, коих она ещё не видела, а сам идёт на кухню чай готовить: бросает таблетку в чашку, начинает её мять усердно, но тихо, чтобы не громыхала ложка о дно, сколько раз он это продумывал в мыслях, но тут выходит на кухню отец его, и тоже собирается чай пить, а посему отец Дмитрий бросает в стакан кусочек лимона, таблетку дабы, всплыть пытающуюся, прикрыть им, хотя Арина ничего о лимоне не говорила, а потому он и себе делает то же самое, без таблетки разве что, и тщательно сахар мешает, лимон такой силой раздавливая, которая явно для него избыточна, в надежде таблетку уничтожить, и если будет горечь, то быть может она от лимонной корки, куда же ей деваться, а тут ещё сама Арина выходит, неужто она альбом посмотрела, нет, ей там скучно и она решила его здесь досмотреть; отец Дмитрий своё раздражение молчанием скрывает, чему естественным прикрытием присутствие отца его служит, и сердечный стук переходит в дрожь ручную, и тогда хоть хорошо, что отец уходит, начинает говорить отец Дмитрий о сердце своём больном, и это правда, оно у него больное изрядно, он на учёте у кардиолога состоял, а потом должен был бы у невропатолога, но не стал, и вспоминает случаи забавные о болезнях сердца, и всё, что ему известно, и всё, что ему неизвестно додумывает, от йоги до взрыва сердца: а что, такое бывает, не веришь что ли, и внимание Арины уже отвлечено вполне от его рук дрожащих, да и руки успокоились, когда на них никто не смотрит, она пьёт чай, а он следит за ней, леденцы предлагает приготовления домашнего, что значит: вкуснейшие, но и подгоревшие, и потому может быть и вкуснейшие, один раз даже нож был сломан, когда блин сковородный леденца на кусочки мыслимых размеров он раскалывать пытался, теперь с этими целями лишь отвертка применяется, домашние и горькие, специально, он такие любит, но Арина чай пьёт, а леденцы почти не ест, и горечь их во рту не ощущает, стало быть, но говорит при этом: голова болит, вот удача, и отец Дмитрий ей предлагает таблетку анальгина, но не пить её, а разжевать, чтобы действеннее было, а то так бывает, если с больной головой ляжешь, то и проснёшься с такой же больной, а не с такой же вообще, вот умора, если бы с другой, что она и делает, и тогда горечь, во рту образованную, чаем запить пытается, и выпивает оный залпом почти, отец Дмитрий курит пока, уже иного рода дрожь испытывая, берёт Арина лимон, вынимает его ложечкой и восклицает: что это, где спрашивает отец Дмитрий так издалека, что не стоило дурацкими вопросами о чашки содержимом его оттуда отвлекать, да вот, и в ложке таблетку ему протягивает, чуть лишь уменьшенная она там, но целёхонькая как назло: не знаю, не знаю, интересуется отец Дмитрий, дай посмотрю, смотрит и говорит: странно, ерунда какая-то, но не выбрасывает это в ведро мусорное, что было бы правильнее, дабы от улик избавиться, но ведь избавление от чего-то намеренное делает это уликой, а потому к мыслям о преступлении совершённом или задуманном приводит, а отец Дмитрий против таких мыслей в голове Арининой, и возвращает ей ложку с белым комочком таблеточно-продолговатым, повторяя: странно-странно. Арина не говорит ничего, а берет этот комочек в руку, подносит ко рту, вот триумф, понюхала и откусила половину, глотай же, глотай, выплёвывает в чашку обратноэ и вердикт выносит: я знаю что это, вот провал, но откуда, откуда, и что же, спрашивает отец Дмитрий, будто ему это в самом деле интересно, такова роль его, это зернышко от вишневой косточки, горечь страшная, говорит она, хм, говорит отец Дмитрий, и правда похоже, и разгрызает вторую, оставшуюся половинку: да, это определённо оно, говорит он, не сплёвывая однако, но откуда оно здесь, спрашивает Арина, не у отца Дмитрия, а риторически весьма, поскольку понятно, что он этого знать не может, хм, опять говорит отец Дмитрий, не знаю, но интересно, а теперь надобно спать ложиться, странно, странно, и они отправляются спать укладываться, он в свою комнату, она в свою, между ними дверь, которую они не закрывают никогда, поскольку при засыпании раздельном имеют обыкновение поговорить перед сном совместно, каждый в своей кровати лёжа; на сей раз отец Дмитрий говорит недолго о чём-то, что сам не понимает, близится время, и говорит с притворным зевком, что засыпает уже, на что Арина говорит, что тоже что-то устала, и на это несмотря, ещё долго тоже о чём-то болтает, может и недолго вообще, но сейчас неимоверно долго, а отец Дмитрий бурчит невразумительно: угу и угу поначалу, а затем перестаёт и не отвечает ей вовсе, поскольку надо вид сделать, что спит, хотя и не видит его никто, а потому он не вид делает. а слуха не допускает, хотя и кажется ему, что Арина может стук сердца его услышать, дыхание не может, он загодя дышит лишь ртом открытым, беззвучно, и не спит конечно, ожидая, пока Арина не просто смолкнет, но и заснёт покрепче, и никакого возбуждения нет у него, кроме нервного, но вот долго тишина уже длится, как ему мнится, и остаётся поверить лишь, что так оно и есть, и тогда едва кровать его скрипнула. это оттого, что он встал резко в одно движение, выпрыгнул, если говорить точнее, чтобы она не скрипнула более, к двери уже подошёл открытой, слышно уже образом прекрасным весьма Арины дыхание ровное, но он не торопится в комнату к ней, а к дыханию прислушиваясь, ждёт, пока собственное сердце его успокоится, настраивает себя на лад равнодушия, и тогда дрожь нервная сменяется дрожью от холода, ибо он в трусах одних и носках разве что, которые заведомо не снял, чтобы ступни к полу не приклеивались, а то их когда поднимаешь, они звук издают характерный как ладонь потную сжимаешь разжимаешь, и помнить к тому же надо, что возможно придётся ретироваться образом самым неожиданным, в общем, носки вещь незаменимая, да и трусы не будут излишними, и вот когда начинает мёрзнуть уже, то ступает к Арине в комнату, говоря про себя: вот я и в греха обители, и всю ночь баланс ему придётся почти невозможный выдерживать между дрожью нервной и ознобом, лишь при переходе от первой ко второму и обратно дрожь исчезает, но это к слову, а стоит ныне над Ариной спящей отец Дмитрий и дрожь нервную пока согнать не в силах, не может равнодушие восстановить в правах его, а без него никуда, захлёбывается душа его волнением, и сердце из горла ухает, что особо чувствуется, когда рот открыт и слюну даже сглотнуть нельзя, ибо будет громко; так пройдёт ещё немного времени, Арина даже перевернётся на другой бок, и лишь тогда успокоенный этим отец Дмитрий сможет позволить себе над нею склониться. Преодолены многие замковые переходы, и вот теперь Амбросио наконец-то оказывается в спальне, где во плоти образ располагается, вдохновляющий к изображению святой Розалии, только бы она не проснулась, и поэтому понемногу начинает простыню, тело коей прикрыто её вожделенное, от этого самого тела высвобождать не спеша, можно вытягивать медленно из-под ноги, которая простыней почти сама обернулась, но тогда движение должно быть равномерным, иначе щёкотно станет, а можно резко, и отец Дмитрий применяет эти стратегии совместно, и применение это в прямой зависимости от дрожи рук его находится, ежели дрожат не сильно, первая, во всё остальное время вторая, да, сколько таких случаев уже было в его жизни долгой в замках этих роскошью своей поражающих посетителя нетребовательного, к коим Амбросио не относится, и красавицы таяли в его объятиях, вы настоящий Казанова, метафора, призванная демонстрировать одержание победы над холодом их сердец, так и видишь сердца красавиц свежезамороженные: вам какое, сэр, вон то, на полкило, вот самка ведь была, что верно то верно, сэр, и не говорите, а ещё лучше следующее за объятиями созерцание кавалером незадачливым лужицы, недоумение вызывающей, как простая снежная баба, и лишь морковка в руках Казановы, вот и применяйте её, подлец, по прямому назначению, надеюсь, вы не собираетесь её кушать, это же замечательная морковка, что за мысли, серьёзнее, коллега, серьёзнее, э-э, ватс хэппен док, когда простынка извлечена, её надобно теперь резко поднять, но не всю же, нет, её надо поднять с ног на спину возложив, и даже ноги не столь любопытная сейчас часть созерцательная, сколь то откуда они, из леса вестимо, отец слышишь рубит, хорошо, что отец в другой комнате, замковая стража преисполнена доверия к гостю хозяев, у него отличные рекомендательные письма от самого герцога, и бдительность стражи спит сильнее стражи, склоняется отец Дмитрий над ногами её загорелыми, но здесь всё так разложено, что ничего не поделаешь, надо повернуть её на спину или на живот, с боковым возлежанием, позвольте так выразиться, просто невозможно работать, отец Дмитрий Амбросио время на размышление тратит, торопиться ведь некуда, вы ведь сегодня никуда не торопитесь, я совершенно свободна, тихо ложится рядом с кроватью, чуть под неё подкатываясь, ох уж этот Вьетнам Вьетнам, Рэмбо завидует и готовит пельмени сейчас, зависть эта его понятна, вот про пельмени не очень, отец Дмитрий улыбается и готов песню уже спеть, а какую, ему самому было бы интересно, никогда же не знаешь точно, что само споётся, берёт из-под кровати уже отец Дмитрий рукой плечо сестры своей Арины и к себе тянет оное, а руку, как это требуется в лучших традициях жанра им самим придуманного, убирает, и лишь с раза третьего удаётся всё задуманное, поздравляем вас, вы выиграли, но к этому времени хоть впору встать и попросить её через пробуждение, дабы она повернулась как надо, а то я измучился здесь уже, невозможно, она поворачивается, как хорошо священникам в века средние было доступ иметь неограниченный к душам своих молоденьких прихожанок, ведь душа как водится без тела не подаётся никогда, даже служителю Господа, и посему овладение телом вернейший способ душой овладеть, проигнорировать оную значит, и отец Дмитрий явственно ощущает запах сырости подземелий средневековых и вонь мест тамошних отхожих, прямо в камерах пыточных находящихся, не моется никто и не убирает, и отвратительно холодно становится ему, но тут же запах мяса жареного и вина вкус отличного, не в пример тому, что Арамис пил в разных трактирах, за ужином в замках княжеских, и обхождение любезное, и пьяно-уютно ему делается, на полу лёжа под кроватью Арины, что же к делу, новое извлечение простыни, и как всё это неважно в сравнении с величественностью чувства, им испытываемого, вот ноги её, и тут отца Дмитрия волнение неожиданное охватывает, что это с вами, падре, ничего дочь моя, продолжай: что с тобой друг отца сделал затем, когда ты к нему в комнату после ужина поднялась, и, как ты говоришь, отец не возражал, нет что вы, падре, глаза опускаются робко весьма, вот ведь шалунья, наоборот, он пригрозил мне, что побьёт меня, если я друга его ослушаюсь и не исполню всё, чего бы он от меня ни потребовал, даже если просьбы его покажутся мне, краснеет чертовка, немного необычными, волнение поборовши через настроение на холод совершённое, отец Дмитрий склоняется над темными ногами, соблазнительно контрастирующими на простынях белых, и перед самым его лицом оказывается трусиков её парус белый, в просторе моря голубом.