Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

— Невелика беда, Васильич. У меня эта мастерская как бальзам для души, нервы лечит. Бывало, в молодости полаюсь со своей Катериной — тут же сюда, за рубанок… Часа два поработаю, глядишь, дурь из головы и вылетит, светлее на душе станет. Работа — она в любом деле лекарь.

— Не всякий с тобой, Егор Евдокимович, согласится. Молодежь говорит — работа дураков любит…

— Тот сам дурак, кто так говорит. Да ты садись, садись, Васильич, в ногах правды нет. Хочешь — на верстак, а хоть вот на эту табуретку. Давно, чай, у меня не был.

— Работы по горло. Сам знаешь, только с уборкой кончили, пока хлеб, картошку, свеклу до дела довели — семь потов сошло…

— Тебе-то, Васильич, сейчас небось книжки читать времени нет, а у меня его по-стариковски хватает. Так вот я недавно в словаре у Даля такое объяснение слову «страда» вычитал, что, дескать, означает оно тяжелую, изнурительную работу. Сейчас, может быть, изнурения поменьше: как-никак хлеб машина молотит, только на мостике все равно как бессменный часовой человек стоит.

И пока Егор философствовал о крестьянском труде, Ершов, в такт кивая головой, думал о том, как начать о злополучном водоводе так, чтобы не обидеть хозяина. Но Егор точно почувствовал, зачем пожаловал агроном.

— А я, Васильич, никак в себя прийти не могу: скандал с мелиоратором сегодня произошел. Поэтому и в мастерскую закрылся, пока злоба с меня схлынет.

— Случилось что-нибудь? — лукавя, спросил Ершов.

— Случилось. Первеева-прораба ты хорошо знаешь? Захребетный человек, всю жизнь налегке прожил. Сегодня выхожу на двор, а он по моей леваде расхаживает, колышки ставит с двумя молодцами. Подхожу, поздоровался, любопытство проявляю: «На какой предмет разметка ведется?» А он мне отвечает: «Орошение делаем, тут водовод пойдет. Так что, хозяин, с дровами будешь». — «Как с дровами?» — спрашиваю. «А так, сейчас бульдозер загоним, будем корчевать деревья, а ты не ленись, собирай дрова». А один из молодцов мне подмигивает: дескать, к вечеру не забудь благодарность выставить с закуской. Я, Васильич, человек не нудный, на горло нажимать не умею, а тут не сдержался, все, что надо, им сказал. А Первеев, гад, хохочет: «Онучи хозяина не учат». Ты хоть историю с моей левадой знаешь?

Как не знать, знал Ершов эту историю, за которую и получил Егор свое прозвище — Причуда. В деревне непременно свежему человеку расскажут про каждого. А тут такой факт! На следующую весну, когда Егор дом построил, задумал он посадить сад. И как надумал — сделал. Пешком в город сходил, притащил четырнадцать саженцев-пятилеток, ямки выкопал, каждое деревце с любовью посадил. Два года не знал покоя: то крону подрезал, перегноем штамбы засыпал, зимой из снега штабеля складывал, чтоб заяц не добрался.

А весной, когда появились первые цветы, как раз после Дня Победы, на велосипеде приехал финагент Демьян Тавокин, мужичок дробненький, скуластый, лысину начесом упрятал (смеялся: дескать, идет покрытие за счет собственного бюджета), и так, похохатывая, начал:

— Выходит, Егор Евдокимович, лишних тысяча четыреста карбованцев завелось?

— О чем разговор, Демьян Акимович?

— О сельхозналоге, браток. Забыл разве, что за каждый корень положено сотню платить?

— Да как же с таких яблонь брать? Малолетки, только цвести начинают.

— Эти сказки своей Катерине рассказывай, а мне некогда. У меня закон под рукой, им и руководствуюсь, а на крестинах ни у тебя, ни у твоих яблонь не был.

— Выходит, платить?

— Выходит, да.

— Ну, тогда, Демьян, не было у меня никакого сада…

Быстро залетел на веранду, схватил топор — и не успел Тавокин глаза протереть, как срубил Егор все четырнадцать красавиц. Уж на что Демьян был бесхозяйственным мужиком, но и у него слезы навернулись на глазах, закашлялся смущенно, начал укорять:

— С ума, что ли, спятил? Опоганил место, будет неприглядным стоять?

— А ты за место не беспокойся. Ты мне лучше пояснение дай: с берез налог будешь брать?

Захохотал Тавокин, возле виска пальцем закрутил: что, дескать, с глупого возьмешь!

— Ну что ж, если с берез налога не полагается, рощу посажу.

Целую весну, а затем и осень Егор бродил по округе с лопатой, выкапывал молодые березки, клены, осины, любовно оборачивал корешки мешковиной, таскал домой. Уж на что Катерина — человек молчаливый, без попрека, и то не выдержала:

— Ты, Егор, как дитя малое: чем бы ни тешилось, лишь бы не плакало. Угораздило тебя эти деревья сажать.