Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

Улыбнувшись, Василий больше не стал слушать словоохотливую старуху, переступил порог, снова зашагал по выгону. Крепла в голове мысль, в стройность приходила. Когда с поля в деревню шел злой как бес, до этого не додумался, а сейчас осенило. Разве так можно жить, как они с Варварой живут? Что их связывает? И сегодняшний случай можно в счет не брать, если бы жила Варвара для людей, на худой конец о своих детях заботилась. А то так, пустоцвет пустоцветом, ни себе, ни людям. Только хапать и научилась.

Варвары дома не оказалось. Наверное, убежала к своему Колюне решать, как из сложившегося положения выходить. Ну и пусть решают. А у Василия теперь решение твердое.

Через час Василий уже шагал в контору за расчетом. Августовский день наливался зноем, звенел мошкарой, стрекотал кузнечиками. Заплечный сидор, куда Василий положил краюху хлеба, прилип к потной спине. Усмехнулся про себя: «Запас харчей на трое суток».

Путь был неблизким, но шел Василий легко и твердо, не оглядываясь назад.

А на столе в Варвариной избе зеленела бумажка, в которой было написано, что старшина второй статьи запаса Василий Егорович Пекшин призывался на военную переподготовку и что при себе он должен иметь кружку, ложку и запас харчей на трое суток. И неважно, что эта бумажка была заполнена рукой Василия.

За свои тридцать лет Юрка Глазков раз пять менял место жительства. Первый раз, когда из родного дома немудреные пожитки с женой вывозил, было до боли обидно. Но что поделаешь, не притерлись Вера с матерью. Словно на двух концах пропасти жили. Юрка жену после армии привез в родную деревню, из казачьих краев была девка, огневая, расторопная, красивая, а мать казанской сиротой в дверях стала, притолоку на охрану взяла и смотрит исподлобья, головой покачивает. Так и жили с полгода: Вера в щепку разбивается, угодить старается, а мать все качает головой и вздыхает. Юрке надоела эта «комедь» — горшок разбитый не склеишь — и однажды плюнул на все.

— Собирайся, Вера, нас тут не поняли…

Мать встрепенулась, что-то, видимо, сказать хотела, а Юрка уже — на конюшню за подводой. В соседний колхоз переехал в тот же день, за полтысячи купил домишко старый. Через полгода потолок люлькой провис. Глазков с визитом к председателю колхоза: выручай, мол, жить негде. Тот условие выдвинул: поедешь на три месяца на лесозаготовки — помогу досками, а так не подходи, я тебя знать не знаю.

Юрка в объяснения:

— Не могу сейчас, с женой наследника ждем…

— А колхоз тебе что, касса взаимопомощи? — вскипел председатель. — Карман безразмерный, так, что ли?

— Про карман не знаю, не мерил, но два куба доски, думаю, этот карман не вывернут. Пойми, Владимир Васильевич, я к тебе первый раз обращаюсь.

— Ну и что из того, что первый? Вас у меня, знаешь, сколько? Триста человек. Все с одной просьбой обратятся — что получится? Триста нарядов председателю. А мне бы те наряды успеть выполнить, какие начальство дает, понял?

— Понять можно, только если так людей отшивать, скоро вообще никаких писем-заявлений не будет: разбегутся…

— Молод учить меня. Запомни, Глазков, был бы кот, мыши будут…

— Дурак вы, хоть и председатель, — не сдержался Юрка, — людей за мышей считаете, — и хлопнул дверью.

Наверное, эти два случая злобу копной собрали. Стал Юрка раздражительный, как горячая сковородка: плюнь — зашипит. После этого в двух совхозах работал, все вроде нормально шло, квартиры давали неплохие, двое ребятишек появилось. Казалось бы, можно и якорь бросить, остепениться, но Юрка стал неуправляемый: маленькая обида — и поехали дальше. А ведь как не любил все эти сборы: узелки, кулечки, застегнутые чемоданы, кислое, как перестоявшаяся капуста, лицо жены, с которого потом на две недели исчезала улыбка, и от этого у Юрки настроение тоже падало до нуля, все валилось из рук.

— Перекати-поле, а не человек, — злилась жена, отчего у правого глаза принималась пульсировать жилка, а губы складывались в презрительную ухмылку, — шар зеленый, без роду и племени. Вон ребятишкам скоро в школу идти, а они, как лягушки-путешественники, с нами на узлах кочевать будут? У тебя что, цыгане в роду были?

— Ну, мать, хватит, ох, хватит! — Юрку словно кто пополам складывал: он становился меньше ростом, морщил лоб, и глаза моргали часто-часто. — Сама знаешь, не моя инициатива. Начальству не угодил. Видимо, такой родился — позвоночник плохо гнется.

— Брехать научился, вот он и плохо гнется. Хватит, дорогой! Теперь будешь слушаться меня. Домой ко мне в хутор поедем. Мама правильно говорила: «Два раза переехать — раз сгореть дотла». А я с тобой больше пожитками по чужим краям трясти не собираюсь.