Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Хотя Телегин часов десять, не меньше, вынужден проводить на службе, образ жизни он старается не менять. По-прежнему два часа в день силовая гимнастика, бег и в любую погоду купание в реке. Зимой, как я уже говорила, в проруби. То есть Телегин в хорошей форме и даже к рюмке, на что мать вечно жаловалась, его почти не тянет. Конечно, когда к нам на дачу приезжают его сослуживцы, случаются большие загулы. Бывает, и на два-три дня, вы, Глеб, и без меня знаете, что на природе люди еще как расходятся. Телегин от коллектива не отрывался, но едва гости разъедутся, всё успокаивалось.

Отец, стоило ему появиться в Москве, сразу сделался для Телегина незаменимым помощником. То есть, как было написано в ходатайстве на имя одного из замов Берии, ровно так и вышло. До приезда отца Телегин на новой работе откровенно тосковал. Церковь – и литургика, и экзегетика, и каноническое право – как ни примерься, была для него за семью печатями. Он и не пытался разобраться, говорил, что всё равно ни черта не поймет. Пограничная служба, на худой конец, оперативная работа – это его, а когда начальство велит заниматься особенностями православной догматики – ему плакать хочется.

Пока отец еще был в Ухте, Телегин пять раз писал заявление, настаивал, чтобы его перебросили на другое направление, но человек, который ему покровительствовал, все их одно за другим клал под сукно. Говорил, что понимает, как тяжело без живой работы, он бы и сам среди этих бесконечных попов давно повесился, но высовываться не время. Надо терпеть, выждать год или два, а дальше – он слово дает, что поможет.

Муж, – говорила Галина Николаевна, – и мне жаловался, что вот из семьи, где одни священники, некоторые даже были видными богословами, то есть для них то же самое церковное право – открытая книга, а для него эта хрень как была, так и останется темным лесом. Но стоило в Москве появиться отцу, всё волшебным образом поменялось. Да так, что телегинские дела нежданно-негаданно пошли в гору. Раньше никто и не подозревал, что он разбирается и в одном, и в другом, а тут выяснилось – просмотрели человека.

В общем, скоро его усилия и заметили, и оценили, поняли, что в церковных вопросах он дока – незаменимый сотрудник отдела. А к этому подверсталось, что многие из начальства по-прежнему относились к нему хорошо, в системе его всегда любили, помнили, как за него болели, когда он в «динамовской» форме жал гири, поднимал штангу или метал молот: так или иначе, по служебной лестнице Телегина дружно стали двигать вверх.

Ясно, что он уже не тосковал, и через два года на фронт, в действующую армию, стал проситься больше для проформы, потому что теперь работа была, ее было много, и результат тоже был. Меньше чем за год он настолько поднаторел, что и без отца многие вопросы решал вполне грамотно. Хотя по-прежнему в себе сомневался: уже сделав, всякий раз шел к отцу, чтобы тот проверил, не лажанулся ли он. И всё равно пока это еще был средний уровень, настоящий же телегинский взлет связан не с церковью, а с расследованием дела вышеупомянутого Гавриила Мясникова, не просто бывшего члена ЦК партии, но и одного из лидеров Рабочей оппозиции.

Впрочем, – объясняла Электра, – без отца Телегин бы и тут не справился. С мясниковским делом муж скакнул сразу через две ступеньки, кроме ордена Боевого Красного Знамени, других поощрений – среди них личная благодарность Сталина, – звание комиссара госбезопасности третьего ранга. То есть это была полная победа, и пока Сталин о нем помнил, было даже неважно, доволен Берия или нет, что не его – ежовский человек так резво ушел в отрыв. Всё же, наверное, особой радости Берия не испытывал, иначе не отправил бы Телегина через неполных полтора года начальствовать над небольшой зоной на Колыме.

Сам Мясников, его рукопись – она называлась «Философия убийства, или Почему и как я убил Михаила Романова», – его следственное дело и стали основой первого отцовского романа.

Теперь в общем виде канва того, что происходило в «Агамемноне», как я ее себе представляю, – продолжала Электра. – В середине двадцатых годов некий Г. Мясников, гражданин отнюдь не рядовой, глава Совета рабочих и солдатских депутатов пермской Мотовилихи – между прочим, одних только членов и кандидатов в члены партии пять тысяч душ, – ссорится с Москвой, не исключено, что лично со Сталиным, и бежит за границу. Сначала скитается где-то на юге – по слухам, Персия, затем Турция. В конце концов оседает во Франции. Работает на заводе, как и в Мотовилихе, слесарем-инструментальщиком. У него есть своя группа – по большей части это французские анархисты, но в целом мясниковцы – разношерстная компания.