Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Правда, когда говорили, кого в тебе опознали, – обычно соглашались; среди нашей братии случались и такие, кто сам намекал, кто он есть, но тоже осторожно. Придет новый человек в храм, естественно, на него обратят внимание, а он не просто отстоит литургию, еще и записочку подаст, а в ней инициалы Николая II, царевича Алексея и всех великих княжон, которых сослали в Тобольск. Но главное, как я уже тебе говорил, что записочка не за упокой, а за здравие, и на приходе понимают, что ты имеешь верные известия, что царская семья и в Тобольске, и в Екатеринбурге избегла смерти, благополучно спаслась.

Получается, есть повод для великой радости. Люди ведь всегда считали, что Романовы находятся под особым покровительством высших сил и убиты быть не могут. Но если ты это знаешь из первых рук, тут, конечно, совсем другое дело.

Уже через неделю, как мы с Лидией начали жить вместе, я стал слышать за спиной разговоры о великом князе Михаиле, но внимания не обращал. Может, и дальше бы не обратил, но у нас с ней случилось очень голодное время, настоящий монашеский великий пост. Ни ей, ни мне на моих старцев собрать ничего не удавалось, иногда по вечерам у нас не было даже куска хлеба. И вот однажды она мне говорит, что, как ни таилась, про нее сделалось известно, что она великая княжна Лидия Владимировна Романова и что пора бы и мне перестать играть в прятки – признать, наконец, что я великий князь Михаил Романов. “Посмотри в зеркало, – говорит она мне. – Вылитый князь Михаил, на твой счет ни у кого уже давно нет сомнений”.

Надо сказать, что я ее словами был ошарашен, никак не мог поверить тому, что услышал. Каждые пять минут смотрелся в зеркало, хотел убедиться, что и вправду похож. И всё равно прошел месяц, прежде чем я это принял. Хотя, как говорил, князем Михаилом и дальше себя не величал. Потом арест, ссылка, великокняжеская история сама собой стала забываться. Когда в Воркуте рассказывал, как мы с Лидией бродяжили, многое помнил уже нетвердо.

И вдруг после войны мне в руки попадает рукопись Гавриила Мясникова “Философия убийства”, а следом и показания Жужгова, в которых всё до последней мелочи расписано: где, как должны были убить великого князя Михаила, и как и почему в итоге не убили. И вот, хотя и тут не сразу – когда получил новый срок, – я стал думать вещи, которые раньше мне в голову не приходили.

Прежде – это касается и фотографий – я просто хотел угодить Лидии, сделать, как она просит, ну и конечно, чтобы мы не бедствовали. И год спустя, когда, как она мечтала, мы наконец собрали деньги, чтобы поехать в Москву, хотели через греческого консула получить визу и уехать из России – нашлись люди, которые нас с ним связали, не обманули, – я только одного боялся, что расстрою Лидию.

Тогда в Греции супругой короля была русская княжна, урожденная Романова, хорошая, добрая женщина, она помогала даже дальней родне. Конечно, если выходило. То есть нам было необходимо убедить консула, что мы действительно те, за кого себя выдаем. Но, наверное, не справились, потому что виз ни я, ни Лидия не дождались. В Москве мы прожили две недели, затем несолоно хлебавши вернулись обратно в Уфалей.

Конечно, – продолжал отец, – я знал, насколько романовская история для нас с Лидией опасна, но умел себя убедить, что мы никому ничего плохого не делаем. Что плохого, что люди едят и пьют за одним столом с великим князем, радуются, чокаясь с будущим монархом Всея Руси? А тут – Лидии к тому времени давно не было на свете – показания Жужгова и то, что написал Мясников, вдруг соединилось с моим собственным спасением на станции Пермь-Сортировочная, да таким странным образом, что я напрочь перестал что бы то ни было понимать.

Ведь, судя по тому, что показал на следствии Жужгов, они отпустили Михаила Романова прямо посреди леса примерно в трех километрах от станции Пермь-Сортировочная, на перроне которой тринадцать лет спустя меня подобрала Лидия. И вот я стал думать: что могло быть с князем, как он прожил эти годы? Конечно, ближе к зиме князь мог просто замерзнуть в лесу, дорог там не было, тропинки занесены снегом, значит, он мог и не выбраться к станции, заблудиться и замерзнуть.

Но могло и повезти. Даже тогда военные эшелоны хоть редко, но ходили. В тихом лесу свистки паровоза, перестук колес услышишь и больше чем за три километра, значит, мог и выйти к станции, вполне мог. А дальше прямо на перроне, где тринадцать лет спустя, скрюченный холодом, примерзший к лавке сидел я, его должен был забрать местный военный патруль. Решить, что раз он в хорошем красноармейском обмундировании, скорее всего, не дезертир, дезертиры так не ходят, наверное, просто отстал от своей части. Получается, ставить к стенке не за что, достаточно запихнуть в любую теплушку, а там командир сам разберется, в какой части некомплект. Дальше по-накатанному: два года, а если прибавить Крым, то и два с половиной чин чинарем провоевал за красных.