Владимир Шаров - Царство Агамемнона

И на Гражданской, – продолжал отец, – дела у Михаила Романова могли сложиться неплохо. Человек военный, тут он мог оказаться в своей тарелке. Ведь все Романовы страстно любили и армейскую дисциплину, и армейские порядки, любили парады и хорошую выправку, сами на любом солнцепеке готовы были часами оттачивать шаг и равнение. Для своих гвардейских полков, чтобы они хорошо смотрелись, собственноручно рисовали военную форму, и не в общих чертах, а до самой мелкой выпушки и до самой последней лычки.

В общем, князь мог сделать неплохую карьеру. Подняться, конечно, не до верхов – здесь уже кадровики, серьезные люди, всю биографию пропесочат и, если, как с ним, что не так, тут же по законам военного времени. Но до небольших чинов князь вполне мог дорасти. Он и у командира, – как я тебе уже говорил, – мог записаться под своим настоящим именем “Михаил Романов”, в конце концов Романовых и не царских кровей на Руси немало, но, вероятно, чтобы окончательно затеряться, назвал другое имя и другую фамилию. Под ней и служил.

Но я считаю, – продолжал отец, – что, скорее всего, зимой он замерз. Жизни князь не знал, каждого встречного после той ночи должен был бояться, как кого заметит, бросается обратно в лес. Людям, подобным князю Михаилу, всегда приходится тяжело, а тут, когда тебя скопом и чуть не с собаками травят, как последнего зайца, шансов, конечно, немного.

И вот я почти убежден, что он до последнего выжидал, между деревьями видел станцию, но к ней не шел, боялся, в конце концов где-нибудь в ноябре сел на снег и уснул, в общем, замерз, не выжил. Но дальше с ним было не как с нами, обычными смертными. Мы, когда отдадим Богу душу, Он ее возьмет, со всех сторон осмотрит, до какой степени она изъедена злом, после этого решает, куда ее определить – в райские кущи или ей самое место в аду, в геенне огненной. Там ее настоящий дом.

Кажется, что и с великим князем Михаилом та же проторенная тропа. Но тут Господь видит, что чуть ли не в каждой избе и в каждой церкви, которую еще не разрушили и не успели закрыть, народ льет слезы, молит Его, чтобы не брал душу великого князя к себе. Не станет князя Михаила – дьявольская большевистская власть окончательно осатанеет и ничего сделать будет уже нельзя. То есть весь Его избранный народ уцепился за душу несчастного, замерзшего в пермских лесах князя и не отпускает ее. Держится, как за свою последнюю надежду.

Что тут делать Господу? Тем более что Он понимает, что народ прав: без великого князя Михаила на Руси и вправду воцарится сатана, установит такие порядки, что Гражданская война – и та перестанет быть пугалом. В общем, Он пока эту душу не забирает, но и тело ей не возвращает, решает выждать, посмотреть, как пойдут дела, так что душа князя по-прежнему здесь, с нами, и, неприкаянная, мается, бродит вокруг станции Пермь-Сортировочная.

Сначала она боится отойти от своего бывшего тела и на шаг, но постепенно начинает нарезать круги пошире. Голая, она зимой нестерпимо мерзнет, летом же изнывает от жары, но главное, томится, волком воет от одиночества, часы, минуты считает, когда народ наконец ее отпустит и Господь сможет прибрать великого князя к себе.

Так год за годом. А потом оттого, что ее всё не отпускают, что неизвестно, до каких пор она и не в этой жизни и не в той, застряла между землей и небом, может статься, она здесь себе даже тропу протоптала: между двумя вековыми еловыми лесинами, дальше – в обход трех горок хорошего юзовского угля, раньше были большие горы, но их благополучно разокрали – между водокачкой и дровяным складом и снова в обход, на сей раз – старого депо, а потом через пути и стрелки – к станции.

То есть получается большой, широкий круг, который захватывает и огороды, и кусок ржаного поля, и клин леса. Как раз под крайним деревом великий князь и замерз. Захватывает и станцию, на которую он побоялся выйти. А душа не боится, как в старой жизни, не спеша, уверенно, будто и впрямь ждет поезда, прогуливается по перрону, туда-сюда и снова туда-сюда. Ей это даже нравится. Потому что вокруг, когда дождь или весенняя распутица, грязь непролазная – душа, такая легкая, и то проваливается чуть не по уши, а здесь чисто. Зимой лопатами соскребают снег, правда, остаются пятна льда, тут надо быть осторожнее, смотреть, куда идешь, чтобы не поскользнуться и не упасть.

И вот она, не сосчитать в какой раз, идет свой круг и вдруг видит – на перроне человек. Он в лохмотьях и скрючен морозом. Сидит, свесившись с лавки, на которой и она летом любит посидеть, но падать не падает. Похоже, что человек, как и ее князь Михаил, замерз насмерть, что это просто пустая, окаменевшая от холода плоть. Душа из нее ушла. То есть, может, и не вся, что-то затаилось по дальним углам. Но, скорее всего, ничего не осталось.