Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Многие годы, – продолжал отец, – бал правил Михаил, тут сомнений нет. Я и кочевал по стране как великий князь. Конечно, главное, что действовало, что люди были готовы за мной на смерть пойти.

Судебные процессы возбуждались один за другим, на каждом чуть не десяток расстрельных приговоров, остальным – большие сроки и этапы по дальним северным зонам. А всё потому, что народ был убежден: пока я не воцарюсь, жизнь не наладится. А воссяду на престол – сатана сразу отступит: было его царство и – баста, теперь царство помазанника Божия. Это была правда Михаила, и я ее целиком принял. Но потом Михаил больше и больше стал проникаться тем, как я понимал мир, признавать мою правоту.

Ведь здесь извечный вопрос, – продолжал отец, – кто глава избранного народа – царь или патриарх? Да, в Вербное воскресенье царь ослятю, на котором сидит патриарх, ведет под уздцы к храму. Но, в общем, в России считали, что царь важнее. Он и сам считал, что важнее. А тут Великий князь, который раньше не сомневался, что единственное, что необходимо народу – истинный и правильный во всех смыслах правитель: добрый, участливый, справедливый, но и “гроза”, коли надо – стал думать, что Бог, Он в старце, который наставит на верный путь. А властью никогда, ни под каким предлогом, мараться не стоит».

Возможно, по этой причине, – сказала Электра, – у отца и с романом о Михаиле оборвалось. Он не стал ничего восстанавливать, сначала ушел в мир проповедовать, позже и вовсе затворился в скиту, посреди болот. Почти не выходил из своего блиндажа в два наката.

Неделю спустя после разговора о детях лейтенанта Шмидта отец, приехав в Москву – никаких страниц для перебеливания у него с собой уже не было, – снова вспомнил о самозванчестве. На мой взгляд, ничего особенного не сказал, но было видно, что тема его по-прежнему волнует, и некоторые вопросы он хочет уточнить. Дело было после обеда, я налила чай, прежде мы говорили о чем-то совершенно не важном, но дальше я вот что услышала: «Не были ли мы, то есть что я, что другие великие князья Михаилы Романовы, теми же детьми лейтенанта Шмидта из любимого тобой “Золотого теленка” Ильи Ильфа и Евгения Петрова? Что хотела меня обидеть, на твоей совести, но вопрос правомерен, даже напрашивается. Я сам много раз его себе задавал и скажу как раз то, что себе отвечал.

Начну издалека. Первого Михаила Романова, он и положил начало династии, выкрикнули на торгу два человека – залетный казак и служилый человек из города Галича. Прежде казаки и служилые все десять смутных лет резали друг друга и резали, никак не могли остановиться, а тут Боярская Дума решила, что раз для обеих сторон Михаил Романов приемлем, быть по сему.

Самим боярам он тоже подходил. Летопись сохранила, что между собой они говорили: “Михаил молод, глуп, нам поваден будет”. А что он не княжеского рода, просто дальняя родня царей, которые давно лежат в могиле, тут плохого немного: за последние десять лет на царство венчалось столько разных проходимцев, о которых никто даже не знал, откуда они взялись, а Михаил Романов, как ни крути, отпрыск старой боярской фамилии. Про него всё известно – и кто отец, и кто мать и братья.

То есть к чему я веду? – продолжал отец. – Мне кажется, что дело не в том, кого мы возводим на престол, а в том, призна́ет ли его и благословит ли Господь. Сочтет ли законным предстоятелем народа, который избрал. До Михаила Романова было множество тех, кого мы числим самозванцами – одних только царевичей Димитриев больше двух десятков.

Заметь, среди них двое, которые и воцарились, и процарствовали не один год. Оба были любимы народом и свергнуты прямой изменой, предательством. Но что Господь это попустил, означало одно – они не благословенны. Он смотрел на них, смотрел – и всё же отдал на поругание. То есть царя выбирает не народ и не Боярская Дума – один Господь. Кого Он призна́ет, тот и есть Государь. Наше же мнение никому не важно, царская власть вообще не нашего ума дело.

Другая вещь, о которой стоит сказать. Я в прошлый раз уже рассказывал тебе про схимонахиню Мисаилу, которую расстреляли в сорок девятом году. Ее вывели на открытый процесс, так что дело получило огласку. В зале, когда ее судили, были не только те, кого назначили, то есть свои, туда удалось проникнуть и нескольким монахиням Мисаилы. Через год – их игуменья уже отмучилась – они для ее жития, сверяясь одна с другой, по памяти восстановили каждое слово святой старицы. Значит, всё, что известно о ее мученическом конце, не вызывает сомнений.