Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Конечно, он был обижен; для него венчание с Лидией, возможно, было самым радостным днем в жизни, что же до Лидии – точно самым радостным, и теперь оправдываться перед родной дочерью… Понятно, что он был огорчен. Но я его недовольства будто не видела или не хотела видеть, потому что и про самозванчество спросила.

И тут к слову пришелся «Золотой теленок», моя любимая книга, с детства, чуть взгрустнется, сразу за нее. В общем, я не нашла ничего лучшего, как и ее приплести. Говорю: «Да вы с Лидией всё равно как дети лейтенанта Шмидта», – припомнила ему и кусок, который за месяц до того перебеливала про другого великого князя Михаила, отец, и не раз, о нем еще в Воркуте рассказывал. Только тогда было не так подробно, главное, не так грязно.

Говорю: «Вот ты пишешь, что твой миасский великий князь был весельчак, балагур и выпивоха порядочный. Вдобавок он и девок мял, и постоянно с собой трех келейников возил. Пишешь, что дело было до Лидии, ты тогда странствовал еще обычным монахом, никто великого князя в тебе и не провидел. И вот однажды в дом, где вам обоим дали приют, бедолагу Романова, что называется, на простынке приносят. Что за напасть? Село тихое, мирное, ничего подобного здесь целый век не видали. Весь в синяках, избит чуть не до полусмерти. Оказалось, что деревенские, которых он целый месяц пользовал, денег же никому и копейки не дал, – а уговор был – стакнулись между собой, старших тоже позвали и так изметелили великого князя, что он две недели ходить не мог.

Ты мне говорил, – продолжала я, – что вообще-то князь был хороший, щедрый человек, если у него были деньги, не жалился, легко делился. Тут он просто на мели сидел. Ты еще рассказывал, что тогда собирал деньги на беловодских старцев, которые жили в пещерах за Уральским хребтом. Сначала подавали на них неплохо, а потом что-то не пошло и стали подавать через пень-колоду. То есть и у тебя была черная полоса. И вот как-то великий князь принялся тебя расспрашивать об этих старцах – действительно ли живут в пещерах?

Ты : “Да, действительно. Там весь берег в меловых откосах, а в них пещеры, некоторые очень глубокие, бывает, и сто метров и даже больше. Идешь с факелом из еловых веток – и дух захватывает: то залы с такими высокими сводами, что свет до них даже не достает, то узкие ходы, по ним лишь ползком. Дальше новый зал, весь в сталактитах и сталагмитах, сияет, будто отделан драгоценными камнями, а по дну ручей течет со сладкой водой”.

Князь : “А старцы твои зовутся беловодскими как раз из-за меловых скал?”

Ты : “Может, из-за них, но, может, и нет: по тем местам протекает река, которая называется Белые Воды. Вода в ней белая, как молоко, и такая же непрозрачная”.

Князь : “Отчего это?”

Ты : “Да у нее дно из чистейшей белой глины, такую в Германии больше всего ценят, она идет на самый тонкий фарфор. Но пить воду нельзя, то есть можно, но не сразу, прежде надо чуть ли не сутки ждать, чтобы отстоялась. Из-за этой глины в реке даже толковой рыбы нет. Рыбой старцы, может, и прокормились бы, а раз рыбы нет, приходится пробавляться грибами да лесной ягодой”.

Помню, ты говорил, что он тебя еще много о чем спрашивал: и как зовут твоих старцев, и по сколько им лет, и кто чем знаменит. Кто, например, молитвенник, а кто известный прозорливец. А потом твоему князю какой-то почитатель отвалил много всякого добра и, чтобы ты понял, что он не по-праздному любопытствовал, дал тебе на старцев двадцать рублей денег и целый мешок мануфактуры. Там всё было – и церковные облачения, и белье. Добавил, что, если его не обманут, через неделю будет еще».

Я это всё повторила и с издевкой говорю: «Лидия на свадебном пиру у Морозовой всё волновалась, на какое место вас посадят – лучше, чем у Николая II, или хуже. И вот, говорю, – представь, как бы она, бедняжка, извелась, если бы, например, в вашем несчастном Уфалее оказалось сразу два великих князя Михаила. Как бы вы тогда делили между собой места и, главное, кто из вас двоих был бы теперь законный супруг Лидии? Может, – говорю, – вам и вправду стоило чин чином собрать съезд и нарезать страну на огороды? Пусть каждый свой возделывает, с него и кормится, а на чужое глаз поднять не смеет».

Пока я ему это припоминала, он только печалился да совсем не по-воркутински кротко кивал головой. Было видно, что он не просто огорчен, что позволяю себе говорить с ним в таком тоне, а даже как бы не знает, что делать. С одной стороны, он понимал, что без меня и Клары ему не обойтись, без нас работа в любом случае встанет. Но он и о другом думал: было ясно, что раз подобные вопросы возникли у его дочери, остальные их тоже захотят задать, а за каждым, кому в руки попадет твой роман, не побежишь, не станешь ему объяснять, что да почему.