Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Я и думаю: а им-то за что, может, они какие-то доносы тоже переписывали, но я про то не знаю и знать не хочу, мне важно, что доносы моего отца они в своих руках точно не держали. Выходит несправедливо. В общем, вожу ручкой, вожу и понимаю, что не огорчилась бы, если бы отец роман бросил. Оборвал прямо сейчас и забыл до лучших времен. Может, оттого мне всё чаще кажется, что он по-другому пишет, чем рассказывал, не как я помнила по Воркуте. То ли тон изменился, то ли еще что-то; вещей, которых я раньше не слышала, было немного, думаю, не в них суть. Может, просто не стало фонаря за окном и света, что пополам делил кровать и меня саму, которая уже через полчаса будет спать. И отца не было – тихого, ласкового, не такого, каким я его знала в другие дни”.

Через три дня, снова чаевничая:

Электра : “Отец писал свой роман не подряд, соответственно и привозил куски, иногда друг с другом не связанные. Пару раз я спрашивала его, почему он скачет от одного к другому. Отец отвечал, что в последовательности событий много монотонности, он от нее устает.

«Кроме того, – говорил он, – всё ведь кончилось очень плохо, и теперь своей волей идти к этому, знать, что с каждым шагом только ближе и ближе, страшно. А когда вспоминаешь вразнобой, будто и ничего. И даже, когда пишешь разрыв с Лидией, ее письмо ко мне и смерть нашего ребенка, кажется, что ни одно, ни другое ни из чего не следует, никто тебя не принуждал и за ручку никуда не вел».

В итоге, – объясняла Электра, – если судить по тому, что я успела переписать, в роман попало далеко не всё, что я слышала от отца в Воркуте. Даже с учетом большого, чуть не в сорок страниц, его и Лидии венчания в заброшенной придорожной церквушке – специально для них ее заново освятили – и дальше торжественного обеда в доме Аграфены Морозовой.

Тогда впервые не Николая II и царевича Алексея, а его с Лидией посадили на самое почетное место, то есть во главу стола. И уже у Морозовой, кто был в храме, с восторгом и наперебой рассказывали друг другу, что всё время, пока батюшка, отец Софроний, венчал, на полуразрушенных, осыпающихся хорах они видели целый сонм ангелов в белых развевающихся хитонах, и эти ангелы во славу молодых радостно выводили литанию.

Лидия в тот день прямо светилась, была необычайно хороша в платье из прошитой золотой нитью белой парчи с лифом и понизу отороченном кружевами. Парчу позаимствовали из парадного облачения черниговского епископа Феофила, а на кружева пошла целая стопка церковных воздухов, которые хранила у себя Аграфена.

Отец любовался Лидией, не мог от нее глаз отвести, а она, ликуя, шептала, что их посадили на самое почетное место не просто потому, что они только что обвенчались и так положено, а потому, что его, великого князя Михаила, наконец признали за главу дома Романовых, за будущего законного правителя России, помазанника Божия. Сегодня признали здесь, в маленьком занюханном Уфалее, а завтра признает вся Россия.

Уж и сама не помню чем, но обед у Морозовой мне не понравился, не пришелся, вот я для зачина и говорю: «Как ты мог ради того, чтобы походить на великого князя Михаила, согласиться на эту постыдную мишуру и поддельные ордена, которые нацепил на венчание? Помнится, их тебе сделал еще поп Клепиков?»”

Я : “Ну и что отец?”

Электра : “Отец ответил: «Если бы советский суд, как теперь ты, хотел нас опустить, унизить, он бы дал мне и Лидии, как обыкновенным мошенникам, пять – семь лет лагерей. Человек слаб, это унижение мы бы приняли с благодарностью, потому что черт с ним, с унижением, жить ведь тоже хочется. Но советский суд своим приговором ту же Лидию, наоборот, невыразимо поднял, возвысил, и, обрати внимание, она до последнего дня вела себя как княжна, ни на йоту не отклонилась. Так же и смерть приняла».

Но я не угомониваюсь, – говорила Электра, – тем более что, переписывая венчание по второму кругу, очень устала. Отец, видно, боялся, что Клара не успеет перепечатать, приехал рано, чуть ли не первой зарайской электричкой, а я накануне поздно легла, сильно не выспалась, может, потому, когда Клара уже стучала на своей машинке, а отец сидел на кухне пил чай, опять прицепилась. То есть с орденами не вышло. Я к свадьбе вернулась. Спрашиваю: «Всё же, как ты и Лидия, оба монахи, – решились обвенчаться, ведь иметь такие же отношения, какие бывают между обычными мужчиной и женщиной, монахам и монахиням строжайше запрещено. Это против любых правил. И что себе думал священник, отец Софроний, который вас венчал? Как, говорю, я поняла, он прекрасно знал, что и ты, отец, посвятил себя Богу, и Лидия – Христова невеста. И остальные, та же Аграфена Морозова, у которой вы пировали – и тут все всё знали?»