Жужа Тури - Под одной крышей

— Что же, по-твоему, я должен делать?

Нарочитая покорность и холодная вежливость еще больше взвинтили Юци.

— Разве ты один пострадал? У некоторых все погибло, и они не опускают руки. Ведь тебе самому опостылело… это безделье…

— Словом, я должен работать. Да?

— Столько возможностей найти работу, папа! — восторженно сказал Дюрка. — Восстанавливаются заводы, начинают работать учреждения. С твоим опытом…

Пинтер-старший внезапно со злостью хлопнул рукой по столу, тарелки и ложки зазвенели.

— Тебя не спрашивают! Яйца курицу не учат!

«Вот ведь как бывает! Не всегда приходится поступать так, как вычитаешь в книгах. Виданное ли дело: какой-то сопляк, а уже осмеливается… но обиднее всего, что собственная жена настолько далека от тебя, что не понимает твоих терзаний, более того, встает на сторону сына…» — так сокрушался Пинтер-старший.

— Он уже взрослый человек, — сказала Юци. — Раз уж мы заговорили при нем о наших делах, он имеет право высказать свое мнение.

— Пусть будет по-вашему, — произнес Пинтер-старший. Встал, трясущимися руками рассовал по карманам курительные принадлежности, причем дверью не хлопнул, а тихонько прикрыл ее за собой.

Юци молча убрала со стола, пошла к себе в комнату и снова взялась за шитье.

Малика даже не подозревала, какая драма разыгралась из-за нее в семье Пинтеров. Через два дня она вновь заявилась со своим подносом.

— Вы, наверно, думали, что я совсем пропала, а? — прогнусавила она, входя на кухню. — Столько получаю приглашений, что прямо с ног сбилась, дня свободного нет.

Сочтя момент благоприятным, Юци сразу перешла к делу:

— Вот и хорошо, по крайней мере дома готовить не надо. Мы корпим тут с утра до вечера, разве скоро управишься с одной конфоркой.

— Вы так считаете? — спросила Малика, прикинувшись непонимающей.

— Вижу, вы любите жареную картошку? Значит, у вас наверняка есть электрическая плитка.

— Спасибо, что напомнили, конечно, есть, я совсем забыла о ней. Выкурю сигарету и пойду поищу. Столько хлама всякого, что нужная вещь не сразу на глаза попадется.

И на кухне Пинтеров стало тихо. Было тихо и в комнатах, так как после стычки Пинтер-старший хранил гробовое молчание. Появлялся только к обеду, все остальное время где-то пропадал. Единственное, что спросит утром у жены:

— Во сколько будем обедать?

— В два часа, — ответит она.

И больше ничего. Но через несколько дней Юци смягчилась, ей стало жаль мужа, который теперь входил в роль изгоя. Как-то после обеда она спросила:

— Куда ты идешь?

— По делам.

— Прилег бы на часок.

— К тебе может прийти кто-нибудь, не хочу мешать.

— Ты не помешаешь.

— Как же не помешаю, ты ведь сама говорила.

И он ушел, согнувшись, волоча левую ногу. Вечером поужинал и сел в кресло читать газету; спать не ложился, и, когда жена спросила, мол, чего же спать не ложишься, он ответил вежливым вопросом:

— Уже можно?

— А почему же нельзя?

— А вдруг еще кто-нибудь придет.

Он поднимался с кресла и принимался стелить постель — после той бурной сцены Дюрке он не позволял это делать. Кряхтя и стеная, неумело расстилал простыню, возился с одеялом. Мари он совершенно не замечал, словно ее вовсе не было. По утрам уже не раздавалось его громкое: «Эй… Маришка, принесите теплой воды», а он молча шел в ванную. В первые дни даже Жигу игнорировал, но вскоре в этом пункте пошел на некоторые уступки. Однажды утром наклонился, погладил счастливую собачонку и стал шарить глазами по прихожей.

— Поводок ищете? — спросила Мари и тотчас принесла его, как по утрам, не дожидаясь, пока он попросит, приносила теплую воду в ванную.

Как-то раз они сидели за обедом. Пинтер-старший посмотрел на лацкан сына, положил ложку.

— Что это за значок? — спросил он.

— Пятиконечная звезда, ведь ты же видишь.

Стул отлетел далеко в сторону, когда Пинтер-старший с силой отшвырнул его. Побагровев, он хриплым, запинающимся голосом спросил:

— Ты вступил в коммунистическую партию?

— Подал заявление. Надеюсь…

Отец замахал руками, лицо его исказилось.

— Это уже слишком! Имей в виду, я не потерплю. Пока ты живешь здесь, в моем доме… не допущу!

Сын встал.

— Я могу переехать. — И он вышел из комнаты.

Юци поднялась, чтобы идти за ним, но окрик мужа остановил ее.

— Это твое влияние! Двадцатилетний сопляк, и самостоятельно решает, что ему делать, потому что мать во всем потакает ему, умиляется любой его глупости. Вы губите меня, да, да, сознательно губите! — Он провел трясущимися руками по взмокшему лицу и уже тише добавил: — Я кое-что предпринимаю, чтобы обеспечить им приличную жизнь… чтобы избавить от этой грязи, покончить с этим жалким, пролетарским существованием…