Жужа Тури - Под одной крышей

— Ты о какой грязи говоришь? — с обидой в голосе спросила Юци. — Собственно, в чем дело? Чего ты хочешь от нас? Я отказываюсь понимать тебя…

— Ты никогда и не понимала! Устроили заговор против меня… швея и дровосек… Но меня вы не обратите в свою веру, не выйдет!

— Никто тебя и не собирается обращать! Живи как знаешь. Меняй, торгуй на черном рынке, спекулируй, делай что угодно. — Юци направилась к выходу, но муж неожиданно преградил ей дорогу.

— Твой излюбленный прием прекращать спор. Бросаешь меня в беде, и сейчас, и раньше так было. — Он взмахнул трубкой, она выскользнула; кряхтя, неуклюже Пинтер поднял ее с полу. Жена недоуменно уставилась на него.

— И раньше? Когда именно?

— Вся округа знает… все меня считают тряпкой! Один погибал за колючей проволокой… Имея сына и жену, с которой прожил двадцать два года, остался один как перст!

Юци взвизгнула и схватила его за руку.

— Ведь ты сам так хотел! Я собиралась идти с тобой, но ты велел мне оставаться дома, стеречь квартиру, магазин… кассету… И теперь у тебя поворачивается язык…

— Мало ли чего скажешь в такую минуту! Но любая порядочная женщина знает, что в трудное время ее место — рядом с мужем.

— Ты же сам так хотел… Я…

— Твое место всегда должно быть рядом. Но тебя не оказалось со мной… ни тогда, ни теперь. Тогда ты послала меня на проспект Ракоци… а теперь хочешь, чтобы я таскал на горбу мешки на каком-нибудь заводе. Так знай, ты заблуждаешься… глубоко заблуждаешься… Есть и другой выход…

Уходя, он попытался свистнуть собаке, но издал какой-то слабый писк. Собачонка дрожала в углу, посматривая то на одного, то на другого.

Юци решила сегодня же вечером подвести черту под всей их совместной жизнью. Она больше не могла этого выносить, да и ради чего! И когда вечером открылась дверь и в прихожей послышались старческие шаркающие шаги, ею овладела ненависть к мужу. Да, надо сейчас же, немедленно кончать…

Подавленная, она вышла в холл к сыну, который как раз укладывался спать.

— Он плакал, — прошептала Юци. — Если бы ты видел его глаза!.. Он плакал…

Сын широкими шагами заходил по комнате, сунув руки в карманы, края губ его подергивались.

— Ну ничего, мама, — произнес он и погладил мать по плечу. — Успокойся…

Двадцать пятого мая выдался жаркий день. Было душно. К вечеру у двери квартиры Вайтаи остановился мужчина и нажал кнопку звонка. Раздался короткий дребезжащий звук. Тогда нетерпеливая рука один за другим несколько раз надавила всей пятерней на кнопку звонка. Баронесса, провалявшаяся весь день в постели, накинула халат.

— Вот трезвонит, сумасшедший! — бросила она на ходу Мари, тоже выбежавшей из кухни, и открыла дверь.

Мужчина в сапогах и венгерских солдатских брюках, в широком плаще с поясом держал в руках рюкзак и военную шапку.

— Целую руки, Амелия, — проговорил он.

Баронесса захлопала в ладоши.

— Ой, Эгон!

Первым ее движением было броситься мужу на шею, но тот слегка коснулся ее талии, как бы приглашая пройти вперед. В комнате положил рюкзак, поцеловал жену в щеку, затем обе руки и осмотрелся.

— Эта комната уцелела, как вижу. Снаружи у дома такой вид, что я не надеялся застать вас здесь. Можно присесть? — И он опустился в кресло, достал из верхнего кармана плаща сигарету, стал разминать ее пальцами. — Может, у вас найдутся сигареты получше, Амелия?

Баронесса, приоткрыв рот, уставилась на мужа, еще раз всплеснула руками и расхохоталась.

— Ну вы и фрукт! Неожиданно заявляетесь после такой разлуки, а ведете себя так, словно приехали из Чобада! А я, глупенькая, сижу и жду…

Барон протянул руку, Малика упала ему на колени.

— Сейчас не время для чувствительных сцен. Чертовски устал с дороги, но рад вам, Амелия.

— Наконец-то заговорили! Ну рассказывайте, где скитались, откуда приехали?

— Прибыл с лихтенвёртским эшелоном.

— А где этот Лихтенвёрт?

— Под Веной. Говорят, это первый эшелон, доставивший на родину интернированных, точнее, обратно в Венгрию.

— Вас тоже интернировали? — Малика глупо таращила глаза на мужа. — На фронте?

— Вы не так меня поняли, Амелия. — Он шевельнул коленом, баронесса тотчас вскочила и села в кресло напротив, поджав под себя ноги. — Нас, нескольких венгерских офицеров, доставили с эшелоном интернированных. Утомительной была дорога, а впрочем, хватит об этом… — Помолчав с минуту, он продолжал: — Друзья устроили меня в Красный Крест. Помните Йошку Банффи?