Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

Молча, один за другим, они быстро поднялись вверх по ручью, надеясь этим путем попасть в деревню, выбрались на плоскогорье и большой дорогой подошли к рабочей окраине маленького городка на Майне. Необходимо было что-то предпринять.

Собака, казалось, все понимала. Им приходится трудно, ох, трудно. Все ее поведение — как она, разделяя их судьбу, бежала следом за ними и время от времени, взглянув на Стеклянный- Глаз, раскрывала, вздыхая, пасть, — отражало душевное состояние ее хозяев. В этот тяжелый час она тактично не показывала им своего счастья, которым была полна.

От голода у секретаря испарились мысли о великой цели; потребность в еде ограничила окружающий его мир и поглотила надежду на Южную Америку. Он думал только о куске хлеба — его желудок думал.

Не сказав никому ни слова, он вошел в первый же дом.

— Мы голодны.

Он даже не поздоровался.

Молодая женщина, жена рабочего, аж рот раскрыла, и удивленное выражение не сошло с ее лица, даже когда она, наконец, произнесла:

— У нас у самих хоть шаром покати. Ни крошечки нет. Муж безработный. Да здесь все кругом безработные. Пособие получать завтра, а в кредит безработным лавочник перестал отпускать… Из наших только немногие работают еще три дня в неделю.

— Кто же в состоянии дать нам хоть кусок хлеба?

— Господи Боже мой! Вот уж не туда попали. Да и в других городах то же… Скорее у крестьян что- нибудь найдется.

— Да, тут нам ничего не найти, — сказал секретарь остальным и тотчас двинулся дальше.

Эти скупые слова и решительность в походке отрезвляюще подействовали на Стеклянный Глаз и портного, надеявшихся, что секретарю опять удастся кого-нибудь объегорить, как накануне крестьянина с редькой.

Они быстро пересекли рабочий квартал: восемьдесят совершенно одинаковых неоштукатуренных кирпичных домов образовали улицу — по одну сторону сорок, по другую — сорок. Казалось, будто огромное рабочее общежитие в километр длиной разрезали вдоль и одну половину поставили против другой.

В последнем доме была лавка старьевщика, которому секретарь, как сказала молодая женщина, мог продать свое пальто. За пальто его друзей даже этот старьевщик ничего бы не дал; у секретаря оно выглядело несколько лучше, потому что весь последний год пролежало в ломбарде.

Он получил три марки. Не прошло и полминуты, как они сидели в трактире. По радио передавали фокстрот.

Портной предложил истратить сегодня только половину денег; но секретарь настаивал, чтобы они хорошенько поели.

— Полторы марки нас не спасут. А свое положение мы должны обдумать на сытый желудок.

Остальные сопротивлялись довольно слабо. Не осталось ни пфеннига. Когда жгучий голод был утолен, секретарь сказал:

— Теперь мы сможем еще продать три наших рюкзака, если за них что-нибудь дадут, и тогда — все. Тогда уж наверняка настанет новая жизнь.

Для Барашка Стеклянный Глаз выпросил у хозяина полную миску отбросов и костей. При этом его молнией озарила прекрасная мысль. Но пока он промолчал.

Все четверо жевали и глотали. Постепенно ощущение, будто у них ничего нет, кроме сжимающегося от боли и судорог желудка, исчезало, и одновременно они снова почувствовали, что у них есть также головы, руки и ноги.

«Внимание, говорит Берлин! В заключение концерта грамзаписи передаем танго «Берлин танцует».

Секретарь выложил три марки на стол и откинулся на спинку стула. Стаканы и тарелки опустели. Невольно вспомнил он муки голода в сосновой роще.

— Мне кажется, физическую боль легче вынести, чем голод.

— Жажда, говорят, мучительнее, — сказал Стеклянный Глаз. — В пустыне, например! Там совсем нет воды! Ничего, кроме песка и жары!

— Ну, а холод?

— Да, сегодняшние наши мучения, ясное дело, только начало голода, так сказать первая степень, — задумчиво проговорил портной. — Однажды на войне я с тремя солдатами пять дней пролежал в воронке, отрезанный от мира. На третий мы уже не чувствовали боли в желудке. Но в голове было черным-черно, и я непрерывно слышал пение, целыми часами. Звуки, горячие и щекочущие, лились по моим жилам, проникая до кончиков пальцев. Я все время хватался за уши, мне казалось, будто их залили горячим гипсом… У одного из нас на следующую ночь начались галлюцинации. Он потом совсем свихнулся, и его отправили в тыл в сумасшедший дом. На четвертый день я целыми часами не ощущал боли, и вообще всякие ощущения на это время исчезали. Мне казалось, что я потерял вес и в полусне летаю. Но в промежутках, да, в промежутках, возвращались муки голода.