Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— Ну и что же? — спросил жадно слушавший Стеклянный Глаз. Хозяин трактира тоже прислушался. Портной сидел неподвижно, собака не сводила глаз с секретаря.

— Ну и ничего! Он продолжал набивать чучела. Началась война. Он умер в крайней бедности. Это часто бывало в Вене после войны.

Стеклянный Глаз, как бы заклиная, поднял руки, а портной жестом показал, что желает высказаться.

— Да, да, я наперед знаю, что вы хотите сказать, я сам об этом думал, — быстро заговорил секретарь. — Но произошло все именно так.

Хозяин трактира зашел за стойку, погруженный в размышления о неуплаченных процентах. Барашек еще раз облизал уже совершенно чистую миску.

Стеклянный Глаз не удержался:

— За морем у него было все, а в Вене ничего.

— Только не воображай, пожалуйста, что станешь там вождем индейцев, хотя эта история и показывает, что такие невероятные случаи в виде исключения за морем происходят… Мы будем кельнерами или грузчиками в гавани, чистильщиками ботинок или рабочими на ферме. Или еще кем-нибудь! Быть может, нам повезет и мы найдем хорошую работу, с перспективой.

Главный вопрос решился, наконец, задать портной:

— Но где же мы возьмем денег на дорогу?

Секретарь ответил тотчас, несколько растягивая слова:

— Д-а-а-а, дорогой мой, в этом все дело. Если бы я знал!.. В этом-то вся загвоздка, загадка, так сказать, которую нам надо разгадать… Во всяком случае, у нас теперь есть занятие, мы больше не безработные.

— Мы должны добыть деньги. Все равно как, но мы должны! — с жаром воскликнул Стеклянный Глаз.

Секретарь, как разумный диагностик, который прежде всего исключает все не относящееся к причине болезни, рассуждал последовательно:

— Денег этих мы, конечно, не найдем, и украсть их мы тоже не можем. Ибо, во-первых, красть надо уметь, а во-вторых, это вообще не дело. И уж совсем невероятно, что мы их заработаем. Ведь если мы в Германии могли бы заработать столько денег, то нам незачем было бы куда-то уезжать.

— Что же остается?

— Вот я и не знаю. Я знаю только, что нам этих денег не добыть.

Хозяин за стойкой разразился мрачным смехом. Собака укоризненно залаяла на него.

— Черкните мне открытку, когда прибудете на место, может, и я приеду к вам! — крикнул он им вдогонку из окна.

— Ладно, мы вам напишем, мы вам обязательно напишем. — Лицо Стеклянного Глаза от волнения покрылось лихорадочными красными пятнами.

Ночь они провели в лесу под уступом скалы. А утром отправились дальше, держа курс на Гамбург.

Стеклянный Глаз рассказал им свой сон в эту ночь, но предупредил:

— Не думайте только, что я тешу себя подобной надеждой и наяву… Итак, в совершенном одиночестве я пробирался по девственному лесу и неожиданно на какой-то поляне наткнулся на тысячи диких. У каждого в руках — натянутый лук, и все стрелы направлены на меня. Но стоило мне только вынуть глаз и высоко его поднять, держа большим и указательным пальцем, и опять вставить на место, как они выбрали меня своим богом… И тут я, как ни жаль, проснулся, потому что пошел дождь.

День и ночь их мысли, разговоры и мечты вились вокруг одного и того же. Но и месяц-другой спустя они были не ближе к решению задачи — как добыть денег, чем в тот час, когда покинули трактир. Они испытывали то же, что собака, дрожащая от волнения, когда она не может ухватить чересчур большую поноску и должна от нее отказаться. У них не осталось и надежды. Все-таки они брели по направлению к Гамбургу, где хотели сесть на пароход.

Изредка крестьяне давали им немного поесть, иногда им удавалось украдкой прихватить что-нибудь съестное. Идея Стеклянного Глаза, подобно молнии озарившая его в пивной, — выпрашивать еду для собаки и вылавливать все подходящее для себя, — часто помогала утолять жесточайший голод.

Рюкзаки, два пальто и жилеты давно были проданы, подметки протерты, бороды отросли и свалялись, лица осунулись, а костюмы, мокшие под дождями и высыхавшие на теле, висели грязными затвердевшими тряпками на исхудавших людях, согнувшихся под бременем нужды и безнадежности. Уже не раз испытывали они муки голода, ослабели и валились с ног, ступни их покрылись волдырями.

Чаще всего они брели молча, говорить им было не о чем. Но так как они не переставали бороться, то по глазам можно было прочесть все величие их одиссеи. Встречные, отшатываясь, смотрели им вслед; они не обращали ни на кого внимания и, полные безысходного отчаяния, продолжали идти к Гамбургу.

Только в начале осени, когда созрели плоды — хлеб был уже убран и обмолочен, — им стало немного легче.