Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— Барашек! Барашек! Иди же сюда! иди ко мне! — Стеклянный Глаз опустился на колени и похлопывал обеими руками себя по ляжкам: — Да иди же, иди!

У этого человека палки не было. Барашек издал короткий лающий звук, перешедший в ворчанье, еще раз наспех и уже как бы между делом взглянул, что поделывают те двое, и, скуля, объявил, что он подошел бы с удовольствием. При этом он обеими передними лапами царапал землю, но ни на сантиметр не подходил ближе.

Тогда Стеклянный Глаз сам подполз к собаке, которая с перепугу вся скорчилась, и потрепал ее по голове и по спине.

— Барашек, хороший мой Барашек!

Собака отозвалась на ласковое прикосновение руки Стеклянного Глаза; непрерывно лая, она начала жаловаться, как много дурного пришлось ей пережить за последнее время, и, наконец, дрожа всем телом от счастья, положила обе лапы ему на плечи. Это было настоящее объятье.

— Да, да, Барашек, мы это знаем, нам живется не лучше!

Теперь их было четверо: трое людей на грани отчаяния, которые не ощущали больше себя столь отверженными, и счастливая собака, готовая без колебаний отдать жизнь за своего покровителя.

Они улеглись на ложе из сена. Собака присела перед ними и, насторожившись, ждала приказаний. Высунутый язык ее дрожал при дыхании, а глаза, глубокие, как бездна, в которых, казалось, сосредоточился смысл бытия, следили за каждым движением лежавших людей.

Секретарь попытался скрыть свою радость:

— Вот еще один едок прибавился. — Однако сказал он это чуть растроганно.

Усталость дала себя знать, и через несколько минут все трое заснули. Собака еще немного подождала из осторожности. Эти три чудесных существа не двигались. Тогда она несколько раз покрутилась, пока не нашла удобного местечка, и, сунув морду между передними лапами, в последний раз посмотрела на спящих, при этом лоб ее пересекли резкие морщины. Вполне удовлетворенная, она облегченно вздохнула.

Скоро умолкли и птицы, мягкий вечер, растаяв, перешел в ночь, и над четырьмя спящими раскинулся звездный небосвод.

С башни портной разглядел большое поместье, лежавшее в отдалении на лесной прогалине. Туда и отправились утром все четверо. Они были голодны. За последние двадцать четыре часа они съели только кусок хлеба и немного редьки.

— Хотим мы или нет, но мы должны идти к людям. Ведь питаться травой, ясное дело, нельзя.

— А что сделают тебе люди? — холодно спросил секретарь, как бы в тон прохладному ясному утру.

Портной ответил кратко:

— Нагадят!

Стеклянный Глаз, у которого в рюкзаке еще оставался кусочек масла и щепотка соли, успокоительно заметил, что приправа у него есть, не хватает лишь утки или хорошей рыбы, тогда бы он приготовил изумительно вкусный обед.

Только через полчаса — поместье все еще лежало в голубой дали — портной, чей желудок уже болезненно сжимался, спросил:

— А как бы ты стал… ну, скажем, утку… как бы ты стал жарить утку?

— Я бы жарил ее на вертеле над открытым огнем, на рашпере, так сказать, и при этом все время поливал бы маслом и ее собственным жиром. Этакие молоденькие уточки бывают жирненькими… Но надо терпеливо ждать, пока она совсем прожарится. Такую уточку грех испортить.

Голодный секретарь, слушая разглагольствования Стеклянного Глаза о том, какой божественно золотистой, хрустящей и лоснящейся от жира стала бы обязательно утка, если бы они не съели ее раньше времени, рассвирепел и, не в силах сдержаться, крикнул:

— Заткнись, наконец, со своей идиотской уткой! Вот мы сейчас зарежем собаку! Она-то у нас действительно есть! Зарежем! Как дважды два!

Стеклянный Глаз даже остановился. Губы его посерели.

— Никогда! Говорю тебе, никогда я не допущу этого.

Собака, о которой шла речь, посмотрела вопросительно своими карими глазами на одного и на другого, потопталась и, усевшись на всякий случай поближе к Стеклянному Глазу, высунула язык. Ярость секретаря улеглась, но он решил немного пересолить, чтобы Стеклянный Глаз понял рожденную голодом шутку:

— До двенадцати пусть живет. Но в двенадцать она должна умереть. Мы всегда обедаем в час пополудни — порядок есть порядок, — потребуется как раз час, чтобы ее изжарить.

— А утку ты начинил бы хлебом и чем там еще полагается… Тогда получилось бы больше, — произнес портной, которому даже мечты о жарком из утки были приятнее, чем ничего.

Но Стеклянный Глаз побоялся еще раз вызвать слюнки секретаря описанием жаркого. Ведь нередко бывает, что шутки добром не кончаются. На ходу он погладил Барашка, задравшего морду и благодарно уткнувшего нос в ладонь Стеклянного Глаза.