Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Поговорите, — попросил я.

Большая синяя муха то взмывала к потолку, то стремительно проносилась над самым полом. Иногда муха усаживалась на стол и, шевеля лапками, чистила крылышки. Стараясь не дышать, я подкрадывался к ней. Муха настораживалась и спустя мгновение срывалась с места, тотчас превращаясь в моем воображении в «мессершмитт».

Комната, в которой происходило это, как, впрочем, и весь дом тетки Ульяны, была недостаточно светлой. Полумрак создавали густо разросшиеся цветы, стоявшие на подоконниках в глиняных горшочках и тронутых ржавчиной консервных банках. Обманутая синеватой белизной потолка, муха часто стукалась о него и, оглушенная, начинала метаться, запутываясь в тюлевых шторах, спускавшихся до самого пола.

Комната была квадратной, маленькой — четыре шага в длину и столько же в ширину. В простенке между окон висела фотография в красивой рамке. Тетка Ульяна в фате, с чуть подведенными бровями и какой-то мужчина выглядели на фотографии неестественно напряженными, как обычно выглядят люди, которых снимают горе-фотографы. Овальный стол, накрытый льняной скатертью, четыре стула с жесткими сиденьями, шифоньер с вделанным в дверцу стеклом, диван с поющими пружинами и расстеленными на спинке вышивками придавали комнате благополучно-мещанский вид.

Предчувствуя свой смертный час, муха раздраженно жужжала и ускользала всякий раз, когда я нацеливался на нее. Охваченный азартом погони, я опрокинул стул.

— Не поломай смотри, — сказала тетка Ульяна.

Обессилевшая муха села на тюль. Я подкрался к ней, но в этот момент скрипнула калитка, петли ее тетка Ульяна принципиально не смазывала — скрип выполнял роль предупредительного сигнала, позволял заблаговременно увидеть, кто идет.

Откинув штору и тем самым спугнув муху, тетка Ульяна глянула в окно.

— Серафим Иванович приехал, — объявила она взволнованным полушепотом. — Ты в наш разговор не суйся, если даже он артачиться начнет. Он спервоначала всегда артачится. Бог даст, я уломаю его.

— Уломайте, — сказал я, косясь одним глазом на муху, нахально усевшуюся на самом видном месте.

В прихожей произошла какая-то возня, потом без стука распахнулась дверь, и в комнату просунулся сперва фанерный чемодан в камуфляжной окраске, а затем уж появился его владелец — невысокий грузный мужчина лет пятидесяти, мордастый, на скрипящем протезе, в офицерской фуражке с оторванным ремешком, надвинутой на лоб, отчего она казалась лежащей на оттопыренных ушах с грушевидными, свисающими мочками. Мужчина этот был в лоснящейся шинели с блестящими, словно припаянными к ней, рыбьими чешуйками. Комната тотчас пропиталась рыбьим духом, и мне стало казаться, что рыбой пахнет все — мебель, шторы и даже муха, которая вызывающе и нагло начала пикировать на чемодан, тоже облепленный рыбьими чешуйками. Под мышкой мужчина держал короткий костыль и двигался бочком, по-бабьи вихляя широким задом. Припадая на протез, мужчина проскрипел на середину комнаты, опустил на пол чемодан и громко сказал:

— Уморился!

— С приездом, Серафим Иванович, — пропела тетка Ульяна.

Обветренное, в щетине, лицо мужчины дышало энергией, уверенностью в себе. Из-под нависших, похожих на огромные запятые бровей на меня настороженно взглянули свинячьи глаза-льдинки.

— Кто таков? — спросил мужчина, обернувшись к тетке Ульяне.

— Приблудный, Серафим Иванович. — Голос тетки Ульяны прозвучал льстиво, с несвойственными ей интонациями. Я подумал про себя, что тетка Ульяна или очень уважает Серафима Ивановича, или побаивается его. — Валька Сорокина привезла молодца.

— Стерьвя энта Валька! — Серафим Иванович произнес «стерьвя» раскатисто, сделав упор на «ерь».

— Чего не поделил с ней? — Тетка Ульяна навострила уши.

— Стерьвя она — и все тут! — пророкотал Серафим Иванович. — На кой прах она приволокла его?

Тетка Ульяна вздохнула:

— Дело молодое, Серафим Иванович, сам понимать должон.

— Чего уж тут не понять? — Серафим Иванович ухмыльнулся. — Валька — известная тварь.

Я возмутился, хотел возразить и даже открыл рот, но тетка Ульяна опередила меня.

— Зря на Вальку наговариваешь, — сказала она. — Женщина она незамужняя, а кровь в ней молодая, горячая — своего требует. Греха тут большого нет, а для организма польза. Это только я, горемычная, никому не нужна, а на молодых и красивых охотники всегда найдутся.

— Не прибедняйся, — буркнул Серафим Иванович.

— Чего уж тут! — Тетка Ульяна вяло махнула рукой. — Отгуляла свое.