Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Гроши готовь, сейчас чача будет.

Через несколько минут человечек принес литр чистой, как вода в роднике, чачи. Я расплатился, и мы двинулись в обратный путь.

При виде чачи тетка Ульяна охнула, стала собирать на стол. Серафим Иванович снял шинель, китель и, оставшись в нательной рубахе вышел во двор.

— Эй, как тебя! — послышался его голос.

— Чего? — отозвался я.

— Слей-ка!

Шеи Серафим Иванович не имел. Его голова вдавливалась в плечи, густо усыпанные крупными, похожими на двухкопеечные монеты веснушками. Умывался он долго, шумно фыркая, похлопывая себя по той части тела, где полагалось быть шее.

Тетка Ульяна позвала нас ужинать.

— Не терпится ей, — проворчал Серафим Иванович и ухмыльнулся. Войдя в дом, он вынул из бутылки бумажную пробку, понюхал ее. Разлил чачу, сказал, повернувшись ко мне: — За твое вступление в СДС!

— Дай бог тебе удачи, молодец! — проговорила нараспев тетка Ульяна. — Поживешь месяца три на колесах, приоденешься, приобуешься, а там, глядишь, и на хорошее место определишься.

— Я тоже: еще полгода — и баста! — сказал Серафим Иванович.

Тетка Ульяна встрепенулась. Глаза у нее забегали, нос заострился.

— А потом куда? К Василисе или…

— Опять про то ж. — Серафим Иванович скривился. — Говорено и переговорено уж.

— Это так. — Тетка Ульяна помолчала. — Но ты, Серафим Иванович, больно много тумана испускаешь. Никак не поймешь, где правда, а где вранье.

— Про то твоя сестра знает. — Серафим Иванович опять ухмыльнулся.

— Вот ужо напишу ей, — пригрозила тетка Ульяна. — Ей-богу, напишу!

— Напиши, — пробасил Серафим Иванович.

Мы славно выпили и сытно поужинали. Серафим Иванович икнул, помассажировал ладонью волосатую грудь:

— Хо-ро-шо!

— Очень хорошо, — согласился я.

Серафим Иванович посмотрел на меня оценивающим взглядом, подумал.

— В картишки не желаешь? — Он вытащил карты с непристойными картинками. Я такие уже видел — у пленных.

— В подкидного?

— В подкидного с теткой Ульяной играй! — Серафим Иванович перелистал колоду, нажимая на нее толстым и коротким, словно ножка белого гриба, пальцем. — В очко желаешь?

— В очко не умею. — Я сконфузился.

— Мигом выучу. Желаешь?

— Выучите.

— Разок просто так сыграем, а потом под интерес будем.

— Как это?

— Проиграешь — рубль.

Невелики деньги рубль. Хоть так крути, хоть сяк — все равно на рубль ничего не купишь. Коробок спичек на базаре и тот — трояк.

— Согласен!

Серафим Иванович объяснил мне правила игры, перетасовал карты, дал одну мне.

— Еще?

У меня на руках туз оказался.

Шестерка пришла.

— Еще дайте.

На этот раз валет выпал.

— Хватит!

Серафим Иванович сдал себе. Осторожно раздвинул карты, каждую в отдельности:

— Семнадцать у меня.

— А у меня девятнадцать!

— Твоя взяла. — Серафим Иванович все ухмылялся. — Скумекал игру?

— Скумекал.

— Ну тогда начали!

В голове мыслишка завертелась: «А вдруг повезет? Вдруг я столько деньжищ выиграю, что одеться-обуться хватит и еще останется?»

Замелькали грудастые бабы в непристойных позах и мужики с коронами на головах. Пошла-повалила карта. Каждый раз или туз у меня, или десятка. Меньше восемнадцати не набирал. Два раза очко выпадало. А у Серафима Ивановича то недобор, то перебор.

— Смотри-ка, — удивлялся он, — только сел, а уже червонец имеешь! Может, по пятерке начнем?

— Можно и по пятерке!

И снова пошла-повалила карта. Шелестели рублевки, трешники, пятерки. Карман, как тесто, распухал. Серафим Иванович лоб морщил, везучим меня называл, а мне иногда казалось — издевается.

— Может, теперя по червонцу?

— Хоть по два! — ляпнул я.

Три кона взял, а потом фортуна переменилась. Потом пошла карта к Серафиму Ивановичу. Карман на глазах тощал. Хотел остановиться, но подумал: «А вдруг?»

Никакого «вдруг» не произошло. Ободрал меня Серафим Иванович как липку — ни рубля не оставил. Белый свет померк в глазах, страх хлынул в сердце: как же теперь? Тетка Ульяна пришла с кухни и сразу поняла все.

— Ах, Серафим Иванович, Серафим Иванович! — запричитала она. — Зачем же ты так-то? Ведь он еще молодой, глупый.

— Не нуди! — крикнул Серафим Иванович. — Не твоего, бабьего, ума дело. Он не дитё. Сам соображать должон, что можно, а чего нельзя. Ты думаешь, он проигрывать сел? Нака-ся! — Серафим Иванович показал кукиш. — Он выиграть хотел. Вот и выиграл. Но я человек добрый, я своего брата фронтовика в беде не оставлю.