Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Не оставь, Серафим Иванович, не оставь, — слезливо попросила тетка Ульяна.

Серафим Иванович положил ладонь ребром на стол:

— Значит, так. Ты везешь два чеймодана. Один — мне, а с другого барыш пополам. Идет?

— Идет.

Тетка Ульяна причитала, а Серафим Иванович ломал брови-запятые и обиженно сопел.

— Сегодня в ночь едем! — неожиданно объявил он. — Вот только тюльки возьмем по два пудика на брата — и айда. На ростовский как раз успеем — он из Сочи в три тридцать утра отправляется.

Я теперь понимал: Серафим Иванович во время игры жулил. Я видел это по его ухмылке, по быстрым, настороженным взглядам, которые он кидал на меня. Я хотел уличить его, но не смог — он играл «чисто». Если бы мне только удалось уличить этого негодяя! Я бы не полез за словом в карман, я бы… Мне казалось: я хитрый, опытный, мне пальца в рот не клади. А получилось наоборот. «Поделом тебе. В другой раз умней будешь», — укорял себя я, неся перекинутые через плечо чемоданы.

Серафим Иванович ковылял сзади, покрикивая:

— Да не шпарь ты, мать твою! Видишь — не поспеваю…

Мы съездили в Майкоп — удача. Вернулись в Сухуми с подсолнечным маслом. Продали — и снова в Майкоп. В первые дни настроение у меня поднималось, как ртутный столбик. В кармане, когда запускал в него руку, шелестели бумажки — мятые, грязные, пахнувшие подсолнечным маслом и тюлькой. Они придавали мне уверенность.

— Деньга к деньге, как железо к магниту, липнет, — поучал меня Серафим Иванович. — У кого деньги, у того и сила.

Так мы ездили: Майкоп — Сухуми, Сухуми — Майкоп. Пока мне ничего не удавалось увидеть. Ничего — кроме базаров. Каждый раз, приезжая в Майкоп, я порывался побродить по улицам, побродить просто так, но Серафим Иванович не отпускал меня от себя.

— Нечего отлынивать, — гудел он, — я не нанялся торговать за тебя. Ты свое торгуй, я — свое.

Мне хотелось побывать в Батуми, Ереване. Ведь Серафим Иванович обещал, что мы съездим туда. Мне хотелось посмотреть на эти города, о которых я только читал, которые были для меня лишь точками на карте. Я часто спрашивал Серафима Ивановича: когда же?

— Успеется, — басил он. — Пока и тута лафа. Пока и тута деньги сами в карман лезут. На рубль шутейно два наживаем. Кончится энта лафа — поедем. — Глядя на мое обескураженное лицо, он поспешно добавлял, возрождая во мне надежду: — Ириван-город — всем городам город. Он в горах стоит. Ночью тама холодно, а днем пинжак скидавай.

Я бредил Ереваном, Батуми. Я мысленно ходил по улицам этих городов и по улицам многих других городов, где мне хотелось побывать, но в душу уже закрадывались сомнения: «А удастся ли там побывать? А если удастся, то что, кроме базаров, увижу я?» Базары, базары, базары — будь они прокляты, эти базары! Для Серафима Ивановича, кроме них, ничего не существовало, а мне этого было мало. Мне хотелось мир посмотреть, хотелось… Я и сам не знал, чего мне хотелось. Серафим Иванович чувствовал себя на базарах как рыба в воде, а я стыдился пропахшей тюлькой телогрейки, я отводил в сторону глаза, когда на меня смотрели люди, мне чудилось в их взглядах осуждение, я всегда считал, что спекуляция — позорное ремесло, хотя Серафим Иванович при каждом удобном случае утверждал обратное. По его словам выходило, что спекуляция такая же работа, только не на государство, а на себя. Я с легким сердцем бросил бы эту «работу», будь у меня деньги. Но… Я понимал: пока я «на колесах», мне не грозит безденежье. Серафим Иванович, видимо, нащупал мою слабую струнку и играл на ней. Когда я начинал рыпаться, он пугал меня:

— Вот брошу тебя к чертовой матери, тогда по другому запоешь. Ты в базарном деле ни фига не смыслишь. Назови тебе любую цену, ты и ухи в стороны. Ты без меня — нуль.

Я возмущался, протестовал, но… про себя. Отчитав меня, Серафим Иванович миролюбиво добавлял:

— Мы с тобой теперя одним ремешком связаны. Куда я, туда, значит, и ты.

Я понимал и другое: Серафим Иванович дает мне подзаработать неспроста. Я был нужен ему. Я выполнял десятки мелких поручений: бегал на станциях за кипятком, занимал в вагоне места получше, присматривал за чемоданами. И это не все. Я помогал Серафиму Ивановичу нести его груз. Он набивал свои чемоданы так, что оттягивало руки, он использовал меня в качестве носильщика, и я не роптал на это, потому что Серафим Иванович был инвалидом.

Я чувствовал: каждый день, проведенный с Серафимом Ивановичем, углубляет ту пропасть, в которую скатываюсь я. В душе копилось что-то похожее на ужас. Ведь я уехал из Москвы, чтобы свет посмотреть, чтобы найти себе достойное занятие, а не спекулировать…