Дмитрий Бакин - Про падение пропадом

Худой, сине-коричневой рукой Одинг потер неподвижную щеку и сказал — и вот, при очередном монтаже, используя электросварку, думая, наверное, что обойдется сваркой точечной, он не опустил забрало защитной каски и в глаз ему попала жгучая окалина, не знаю, с электрода или с арматуры, но потом, видно, начались процессы, на которые надо было обратить внимание, а он не обратил, и когда глаз уже буквально истекал воспалением, бригадир смены отправил его к офтальмологу, но было поздно, и глаз спасти не удалось.

В глазах же самого Одинга, под тяжелыми, полуопущенными веками, словно покачивались маятники боли, я улавливал медленные, размеренные махи их амплитуд, и мне казалось, что из стороны в сторону покачивается, на самом деле неподвижная, его голова, но удивительней всего, что, улыбаясь одной стороной рта, он сохранял мягкость улыбки. Одинг сказал: вернувшись в бригаду одноглазым, он отказался от инвалидной степени, такой, конечно, и должен был отнестись к потере глаза достаточно спокойно, по-философски, именно так он и отнесся — а потом сказал — и всё шло своим чередом, и случай тот, памятью переваренный, подзабылся, как будто Колпакиди пришёл на стройку уже одноглазым, и тут вдруг грянул гром — он влюбился, и вот тогда-то и выяснилось, что жила в нём, тщедушном и мечтательном, необоримая гордость.

Одинг замолчал и улыбнулся страдальчески. А потом сказал — девушка-то, избранница его, была довольно красива, малость высокомерна, вообще цену себе знала и чтобы подойти к ней с серьезными намерениями, имея всего один глаз, о таком он, видно, и помыслить не мог — и сказал — а здесь ещё кто-то, может, в поликлинике, просветил его, что в Москве и Ленинграде делают стеклянные глаза, вставляют, да еще и его самого вставлять научат — и сказал — господи, его воодушевление было столь велико, что лично я за него даже испугался, может, он думал, что вставной глаз и видеть будет, и я не мог понять, что он там втемяшил себе в голову, какое убеждение погрузил в море своей наивности и объяснить ему, огорчить его, я просто не мог, да и другие помалкивали, видно, из тех же соображений — и сказал — вот только в какую цену обойдется стеклянный глаз, ему не сказали, а он благоговейно не спросил и, видно, сообразил, что уж, наверно, побольше он стоит, чем потерянный им, настоящий — и сказал — настоящий ведь был совсем обычный, то есть, в настоящем-то ничего особенного, а искусственный не может стоить меньше полтысячи рублей, ведь чудес дешёвых не бывает…

Одинг сказал — он копил, по-моему, чуть больше года и ско-пил-таки тысячу рублей, и вот взял отпуск и отбыл в Москву, ну, думаю, пару дней у него ушло на поиски больницы, но не возвращался он две недели оттуда, где ему предложили на выбор два стеклянных глаза — один тёмно-серый, как истоптанный миллионами подошв лестничный мрамор, а другой белесый, словно в нём застыла бушующая в заключение стекла метель — и сказал — и ему назвали цену по восемь рублей за штуку — сказал — ну, понятно, что он купил оба и, напившись по приезду еще на вокзале, пришёл в общежитие нам их показать, и были это, конечно же, не глаза, а кусочки стекла, и он их не носил…

— О-о, юг, это не север — сказал, как-то некстати вклиниваясь в наш разговор, Хол, — Херсон, со своей бахчой, своими арбузами, дынями, тыквами — это вам не красноярский край, и зимой в Херсоне благодать, одни солёные арбузы, которые делала бабушка, чего стоят, жаль рецепт мне их не знаком- мал я был тогда и глуп, чтобы выведать у неё, помню только, что она их шприцевала, а теперь её уже нет, и Херсон уже не наш и, боюсь я, он захиреет, но загубить такие земли нелегко даже человеку — а потом пояснил- сдаётся мне, организм земли намного лучше сопротивляется напасти человеческой, чем организм человека летучим болезням.

Он вытер большим и указательным пальцем слюну в уголках капризного рта и сказал, обращаясь ко мне — вот вы, как вы относитесь к рыбалке?; я сказал — рыбачил в детстве, да и потом бывало — сказал — все больше в средней полосе; Хал сказал — а я Вам скажу, что самая вкусная рыба северная, она будто напитана жиром, в этом ведь ее спасение от холодов — хариус, сиг, ленок — я уж не говорю об омуле — такую единожды попробуешь, и уже до конца дней не забудешь — а потом сказал — Красноярский край, край больших рек, одни только Енисей и Анкара чего стоят, но в тайге великое множество рек маленьких и проток между озерами — сказал — частенько бывал я там в командировках.

Лицо Хола, насыщенное мягкой сытостью, налитое откормленной плотью, медленно и чинно обратилось к жене, и он попросил ее принести чая; она кивнула, встала и сказала — расскажи им, как в тайге готовят рыбу; в семье этой отлаженная верфь строительства супружеских отношений, похоже, никогда не давала сбоя, законченные виталисты, они плыли по жизни в миру между собой и с самими собой, лишенные величавой красоты кораблей, но наделённые некой непотопляемостью, герметичностью, чуждые иным опорам желаний, кроме желания вкусно и сытно поесть.