Евгений Каминский - Свобода

—А умеешь? — Щербину было больно смотреть, и он отвернулся.

—Я фельдшер, хотя и бывший. Значит, должен уметь, — продолжал бывший фельдшер, что-то делая с лапой повизгивающего пса. — Тут все люди с прошлым. Только никто его из кармана не вынимает, чтобы предъявить. Разве только Ваня-простота. Потому что у него-то, губошлепа, прошлого как раз и нет, — есть только воспаленное воображение да фантазии. Глупости, конечно, лезут в голову каждому тут, но у всех хватает ума их не высказывать вслух. Кроме, конечно, Ивана Савельевича…

19

На этом острове трудилась не только производственная партия Черкеса — геологи-поисковики с тягачами, тракторами и буровыми вышками, геофизики со своей аппаратурой, рабочие с ломами да лопатами, но и чистая (академическая!) наука. Километрах в пятнадцати от лагеря Черкеса у подножья сопки разбил свой лагерь Иван Савельевич, или Ваня-простота, величавший себя и четверых своих подчиненных «академиками». Этот пожилой ребенок двадцати девяти лет от роду и весом почти сто сорок килограммов, был довольно известной в северных широтах фигурой, занимавшейся геологическим картированием этих территорий. «Мы — люди науки, мы — белая кость и голубая кровь геологии!» — любил к месту и не к месту повторять Иван Савельевич.

Посланный (засланный!) сюда одним старейшим геологическим институтом, находившимся в тесном взаимодействии с другим геологическим институтом, как раз тем, которым теперь руководил Юрий Юрьевич Кат и который лет двадцать тому назад направил сюда партию Черкеса для поисков и разведки, Ваня-простота называл себя отцом геологии этого Арктического острова.

Осенью в актовом зале своего института, при стечении значительного количества кандидатов и докторов наук, во время очередной приемки полевых материалов Иван Савельевич, широко расставив ноги возле доски с приколотыми к ней картами и таблицами, любил ладонью свободной от указки руки прихлопнуть на карте какую-нибудь часть, а то и весь остров, о геологии которого он как раз рассуждал, и, усмехнувшись, ломающимся баском подростка заявить, что геология этого острова уже у него в руках.

Как правило, все его геологические построения, все его карты напоминали «битые тарелки» — калейдоскоп выходов на поверхность разнообразных горных пород (их Иван Савельевич наблюдал в естественных обнажениях или в шурфах), отделенных друг от друга прерывистыми линиями предполагаемых разломов, что говорило о полном отсутствии у автора этих построений пространственного воображения и дерзости мысли. В геокартировании Ваня-простота был как погонщик оленей в тундре: что вижу — то пою, и пока вряд ли понимал глубинную суть того, чем занимался.

Сидя на вершине какой-нибудь сопки посреди почти лунного пейзажа, откуда можно было если не увидеть, то хотя бы предположить движения горной коры десятки миллионов лет назад, Иван Савельевич терялся. И даже не пытался вникать в те процессы и силы, которые сначала все тут гнули, рвали и переворачивали, а потом, спустя еще несколько миллионов лет, протыкали это перевернутое, перемешанное насквозь горячей магмой, чтобы спутать Ивану Савельевичу все карты.

И он не думал, а собирал фактуру — образцы горных пород с обнажений (для этой цели у него вместо геологического молотка имелась небольшая кувалда: Иван Савельевич разъяснял интересующемуся коллеге, что молоток для него — баловство, что ему, такому большому человеку и ученому, нужно нечто большее). Когда подходящего обнажения для взятия образца в нужной точке не наблюдалось, он приказывал «академику», отправившемуся с ним в маршрут (студенту-геологу), бить шурф до выходов коренной породы. Пока студент «бил», Иван Савельевич курил трубку и посмеивался, глядя на взопревшего помощника: «Эй, академик, не филонь!» Рюкзак с образцами из очередного маршрута нес студент, лопату студента, так и быть, нес Иван Савельевич. Правда, последний вполне мог забыть ее где-нибудь на привале, и тогда несчастный студент, едва донесший до лагеря ноги и рюкзак с «каменюками», чертыхаясь, тащился на поиски своей лопаты.

Дома, в командирской палатке, Иван Савельевич разглядывал свои «каменюки» под бинокуляром (в минералогии он кое-что все же смыслил) и потом увлеченно строил свои «битые тарелки».

Формально он не врал, но по сути — вводил в заблуждение.

Его старшие товарищи, конечно же, это понимали, но для такого молодого человека и «битые тарелки» были, на их взгляд, неплохим результатом. Ведь пользуясь записями и описаниями из полевого журнала Вани-простоты, вдумчивый, знающий специалист мог построить уже нечто вразумительное и близкое к правде. От Ивана Савельевича вовсе не требовалась истина в последней инстанции: члены ученого совета были уверены в том, что со временем его «карта» будет уточнена более серьезными учеными.