Евгений Каминский - Свобода

Партию Черкеса, однако, интересовали на острове лишь четвертичные отложения — озерные да морские пески и глины, начиненные пластами ископаемых льдов, которые, по словам Черкеса, покрывали здесь четыре пятых территории. Там, в четвертичке, и таилось то, что искали люди Черкеса двадцать лет, но о чем говорить вслух им было запрещено. Конечно, это не касалось то и дело находимых здесь костей мамонтов и носорогов. Поговаривали, что Эдуард Васильевич Толь в девяностых годах девятнадцатого века нашел тут во льдах даже ольху, на которой сохранились листья. Так что у этого острова еще совсем недавно была другая, более «зеленая» история, но Щербину, взиравшему на эту каменную пустыню с дернинами мхов и лишайников, из которых торчал то желтый полярный мак, то хилая арктическая роза, в это как-то не верилось…

Пожалуй, ему стоило прибавить шагу, чтобы успеть получить на кухне хотя бы тарелку супа. Повар имел обыкновение сразу после обеда готовить «посылочку» для песцов и полудохлого белого медведя, и потому всякому опоздавшему даже на тарелку супа было трудно рассчитывать.

От косы навстречу ему шел кто-то в плащ-палатке и с ружьем на плече.

«Охотник? И на кого от тут собрался охотиться?»

Северные олени давным-давно ушли с побережья в глубь острова, подъедая мхи и лишайники, оставляя за собой пустыню голого плитняка.

Охотником неожиданно оказался… повар.

А ведь именно к нему спешил сейчас Щербин; повар как раз в это время должен был начищать до блеска свои котлы или же творить что-то изысканное, ресторанное, дабы за ужином сразить насельников полевого лагеря наповал.

Увидев Щербина, он остановился в нерешительности. Кажется, эта встреча была ему некстати.

—Сашка! — крикнул Щербин. — У тебя на кухне что-нибудь осталось?

—Для вас кое-что найдется, — ответил повар и пошел навстречу Щербину. Он был мрачнее тучи. — Правда, остатки обеда я отнес на помойку медведю. — Он говорил, стараясь не смотреть на Щербина.

—Ты сегодня как в воду опущенный, — обрадовался Щербин возможности наконец съесть что-нибудь горячее. — Кстати, в километре отсюда я видел на льдине с десяток гусей. Лодку можно взять у Черкеса.

—Я не за гусями, — тихо сказал повар, не глядя в лицо Щербину.

—За оленем? — усмехнулся Щербин.

—За Борманом. Коля мне его на шапку отдает. Лапа у него не то сломана, не то порвана. Коля привязал его возле своей избы и сказал, чтобы я, значит, Бормана грохнул, пока он ставит новые ловушки.

—А ты не хочешь? — Щербин нахмурился: он помнил эту огромную собаку с умными, спокойными глазами, когда-то встретившую его у палатки Черкеса.

—Никак не могу.

—Ну и не надо, раз никак, — сказав это, Щербин увидел, что лицо у повара стало совсем уж страдальческим. — Лучше гусей настреляй.

—Не могу! — сказал повар уже с отчаяньем в голосе, и Щербину стало понятно: Сашка боится ослушаться охотника, предложение пристрелить собаку он понял как приказ. Стокилограммовый культурист боялся. Еще как боялся.

Чего боялся? Что если не он собаку, то Коля-зверь его как собаку?

Что-то в этом было такое. А иначе с чего бы ему так трястись?!

И они вместе пошли к домику охотника.

Тут Щербину вдруг пришло в голову: в предложении охотника есть что-то роковое. Охотник предложил это неспроста. Да и не прост Коля-зверь. Похоже, есть у него биография. Не написанная на бланке или тетрадном листочке, а вписанная в чьи-то судьбы, биография, которую лучше не знать, а узнавши, постараться вырвать из памяти как отравленную пулю.

Щербин не сомневался в том, что убийство собаки будет инициацией, обрядом посвящения, после которого повар станет целиком Колиным, что повар идет убивать не собаку, а нечто в себе, что пока мешает Коле-зверю присвоить повара, что между охотником и поваром уже наверняка натянулись какие-то липкие паучьи нити; и это могут быть даже не дела, не слова, а так — полу-взгляд, намек, ощущение… «Плод больного воображения — больше ничего. Люди проще, чем ты думаешь, и лучше!» — наверняка сказал бы ему на это Зай­цев. Но Зайцева рядом с Щербиным не было, и потому последний был волен верить в то, что именно так все и есть: повар попался в паутину Коли-зверя и не может дать задний ход, не может не убить собаку, и сразу вслед за этим не может не стать рабом охотника, его вещью, орудием…

Много еще чего он мог бы себе нафантазировать, если бы не увидел собаку. В яме возле избы. Когда они подошли, Борман поднял голову: взгляд пса был спокоен и холоден, словно он уже знал о своей участи и принимал ее как должное.