Хайме Манрике - Улица Сервантеса

Возможно, донья Хуана была права, и мне действительно пришло время жениться и пустить корни. Единственное, в чем я нуждался – так это в понимающей жене, состояние которой могло бы обеспечить нас в то время, пока я облекаю в чернила великие строки. Однако стоило ли рассчитывать, что прекрасная девушка знатного рода и отнюдь не бесприданница обратит на меня благосклонный взор?

Однажды в октябре Франсиско схватил простуду и не смог сопровождать нас на прогулке. Но вечер выдался столь погожий, что донья Каталина настояла, чтобы мы не изменяли своему обыкновению. Мы с Каталиной отправились в одно из наших любимых мест – на уединенный холм к югу от города, куда редко заглядывали местные жители. Карабкаясь вверх, мы украдкой взялись за руки, как делали всегда, если Франсиско чересчур увлекался поиском жуков под камнями. Добравшись до вершины, мы уселись на траву под дубом, чтобы дать ногам отдохнуть. Вокруг не было ни души; наши пальцы соприкасались; последовал первый поцелуй – и все, что до этого момента тлело под гнетом неизвестности, в одно мгновение вспыхнуло ярким пламенем. Кожа и волосы Каталины пахли спелым виноградом. Ее теплые, мягкие губы не были обучены искусству поцелуев, но искали мои с такой жадностью, словно ждали этого всю жизнь. Когда мы упали в траву, сплетенные в тесном объятии, и мое лицо оказалось прижато к ее покрытой росинками пота груди, я уже знал, что пути назад нет. Наконец мы отпустили друг друга – задыхающиеся, покрытые испариной. В эту секунду я со всей отчетливостью вспомнил поговорку, что сделанного не воротишь. После того, что случилось этим вечером, мне оставалось только жениться на Каталине.

Хотя я был вдвое старше ее, не владел одной рукой, не мог преподнести достойного подарка невесте и происходил из злосчастного рода, чистота крови которого до сих пор оставалась под сомнением, обстоятельства возобладали над всеми препятствиями. В селениях вроде Эскивиаса обесчещенная дочь считалась наихудшим пятном на имени благородного семейства.

Двенадцатого декабря 1584 года, через три без малого месяца после знакомства, мы с Каталиной обвенчались в церкви Девы Марии Кормящей. Церемонию провел дядя невесты Хуан де Паласиос. Свадьбу устраивали с такой поспешностью, что не было и речи о том, чтобы дождаться кого-нибудь из моих мадридских родственников. Помимо доньи Хуаны, матери и братьев Каталины, на венчании присутствовали лишь Родриго Мехия, Диего Эскрибано и Франсиско Маркос – соседи доньи Каталины, взявшие на себя обязанности свидетелей.

За несколько дней до свадьбы я вручил донье Хуане выправленную рукопись стихов Педро. Помимо двадцати золотых эскудо, обещанных за мой труд, донья Хуана преподнесла нам с Каталиной еще столько же в качестве свадебного подарка. Сорок эскудо были внушительной суммой, вполне достаточной, чтобы начать семейную жизнь.

Возвращение в Мадрид меня больше не прельщало. Теперь я был твердо намерен остаться в Эскивиасе и наслаждаться обществом своей прекрасной молодой супруги. Я хотел нанять дом, в котором мы обрели бы собственное семейное счастье, а я – еще и вдохновение, но Каталина внезапно воспротивилась разлуке с родственниками.

– Пойми, Мигель, – сказала она, – мать и братья слишком во мне нуждаются. К тому же дом такой большой, что никто не помешает нашей с тобой жизни.

В итоге мы обосновались на втором этаже родового поместного дома Паласиосов, в пристроенном крыле. Из окон трех огромных комнат с высокими потолками открывались чудесные виды на селение и поля Ла-Манчи. Это был оазис покоя, где я наконец смог бы посвятить себя писательству – когда бы после завершения работы над сборником Педро и в преддверии неизбежной публикации «Галатеи» меня вдруг не охватил страх перед новыми замыслами. Мне приходилось прилагать значительные усилия, чтобы выжать из себя несколько вялых строк.

Каталина оказалась способной ученицей: она жаждала освоить все любовные хитрости, почерпнутые мной у шлюх самых разных национальностей. Мои познания в этой области весьма обогатились благодаря Ане де Вильяфранка. Но молодое и девственное тело Каталины, ее искреннее желание доставить мне удовольствие – и получить удовольствие самой – оказались лакомством, которым я не мог пресытиться. Глубокой ночью, когда остальные эскивиасцы уже смотрели седьмой сон, мы с Каталиной предавались такой страсти, что местные собаки и волки в лесу принимались лаять и выть, заслышав мой рев и ее стоны. Когда я спускался утром на завтрак, донья Каталина при взгляде на меня заливалась густым румянцем. Если я прогуливался по селению, за мной увязывалась толпа любопытных детей. Женщины, шедшие навстречу в одиночку или в компании других дам, при моем приближении опускали глаза и, поспешно перейдя на другую сторону улицы, скорее старались исчезнуть из виду. Старики, которые обыкновенно сидели с трубочками на пороге своих домов и здоровались со всеми проходящими, при виде меня ворчали: «Видали сукина сына?! Ей-богу, жеребец!» и лишь пускали кольца дыма, когда я им кланялся.