Евгений Лукин - Три слова о войне

Красная площадь стояла на часах, отсчитывая вечность. В вышине светилась рубиновая идея, раскинув пятилучие по сторонам. Куранты пробили полночь, и марширующие остановились напротив гранитного мавзолея. Изогнутые стволы орудий выпрямились по струнке, когда на головной танк торжественно поднялся он:

– Глотайте, сколько можете!

Призыв подействовал магически – колонна, неуклюже развернувшись, двинулась на Кремль. Бронированные челюсти вгрызлись в зубчатые стены. Они кромсали красные кирпичи, похрустывая могильными косточками. Пожирали золотые купола соборов, как многоглазую яичницу. Отплевывались вишневыми ядрами царь-пушки. Рубиновая идея пошла на десерт.

Вскинув трехпалую конечность, вождь наслаждался невиданным зрелищем. Затем, демонстративно оттопырив зад, взмахнул дирижерской палочкой, и барабанщик ударил по пустым черепам. Заиграл дьявольский оркестр – трубач дул в берцовую кость, ксилофонист постукивал по обглоданным ребрышкам, скрипач распиливал смычком обескровленные жилы. На трибуне мавзолея исполнялась классическая какофония – номер 666.

Капитан вернулся в машину. Экипаж готовился к последнему решительному бою. «Аллах акбар! – бормотал Турпал, как будто предчувствуя близкую смерть. – Врагу не сдается Аллах акбар! – Сибиряк туго забивал консервную банку в пушку. Паша Морячок отыскивал в окулярах специальную цель ниже пояса.

– Никак не взять его на мушку, – пожаловался наводчик. – Сильно виляет задом, гад.

– Видать, он полагает, что мы – америкосы, – хихикнул Федька.

– Отставить смех! – нахмурился Турин. – Надо как следует угостить друга… чтоб запомнил навсегда.

– Есть цель! – доложил Морячок.

– Ну давай, Люба, Любушка, Любовь! – капитан ласково похлопал по броне. – Огонь!.. Огонь!.. Огонь!

Рассвет был хмурым. Небо маскировалось дождевыми облаками. Холодный ветер шелестел брезентом. Паша Морячок на чем свет стоит ругал дневального, застудившего палатку. Тощий солдатик молча возился у печурки, раздувая огонь. Турин лежал под чужим бушлатом, пропахшим соляркой, и пытался осмыслить ночной кошмар. Офицеры нехотя поднимались, сосредотачиваясь вокруг стола, на котором все так же возвышался минометный графин, обрамленный стопками.

– А где Черепанов? – поинтересовался капитан, присаживаясь на лавку.

– Схватил банку с гранатой и понесся, – сибиряк заваривал чай.

– То-то я его во сне не видел, – Турин придвинул дымящуюся кружку. – Все там были, а он куда-то смылся.

– Работа у него такая – быть невидимым.

Утреннее чаепитие сопровождалось шутками насчет московского майора, способного исчезнуть при любых туманных обстоятельствах. Черепанов появился внезапно, охладив прокуренный воздух насмешек. В его руках злосчастная банка дрожала от гнева:

– Я допросил Турпала. Под конец он раскололся. Сказал, что ящик с тушенкой ему будто бы всучил какой-то прапорщик.

– Прапорщик?

– Да, прапорщик с эшелона, который отправился вчера вечером на Москву.

– Я был при отправке, – невзначай вспомнил Турин. – Эшелон охранялся насмерть.

– Черта лысого! Сам знаешь, какая это охрана! – майор грохнул на стол жестяное доказательство.

«А сон-то оказался вещим!» – капитан спешил к рынку. В торговых рядах те же чеченки безмолвствовали в траурных платках, тот же нахальный мальчишка стрелял прожигающими сигаретными взглядами. Джигит отсутствовал. Турин в нерешительности остановился. Мальчишка махнул рукой в сторону кладбища, где темнели последние бронемашины:

– Он – там.

Ханкала еще спала. Темные горы поеживались под наползавшим туманом. Деревья вдоль дороги источали печаль. Оставленные войсками казармы зияли выбитыми окнами, и лишь в нескольких бараках теплился дежурный огонек надежды.

В штабе наблюдалось непривычное для раннего часа оживление. Офицеры сновали по коридорам, создавая видимость занятости. То и дело звучали противоречивые команды, которые, по сути, сводились к одной: иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Капитан Турин, внезапно вызванный в штаб, попытался узнать причину возникшей суматохи, но от него отмахивались: «Не до тебя, братишка!»

– Когда улетаешь домой? – шевельнул квадратной челюстью Сухенько, лишь только капитан доложил о своем прибытии.

– Завтра утром – вертолет на Моздок.

– Удовлетворительно!

Полковник Сухенько третьего дня был назначен командующим группировкой войск в Ханкале. На деле группировка состояла из жалких остатков подразделений, которым предоставлялась высокая честь покинуть последними разоренную Чечню. Сухенько слыл солдафоном, а значит, должен был справиться с поставленной задачей – не оставить врагу ни одной портянки.