Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

«Я допускаю, что у Микеланджело, Бетховена, Шекспира и Гете были свои комплексы. Да и Достоевский не был, вероятно, стопроцентно нормальным человеком. Но стали ли бы вы подвергать этих художников психоанализу? Не предпочитаете ли вы, чтобы вместо этого была расписана Сикстинская капелла, созданы симфонии Бетховена, создан «Гамлет» или «Братья Карамазовы»? Конечно, рядом с этими гигантами мы жалкие карлики, которых можно разглядеть только в микроскоп. Но ведь даже сапожнику нужна кожа, когда он хочет шить башмаки. Мы — это мы, когда мы пишем. И ни за что на свете я не поступился бы своими комплексами — в самом прямом смысле, ни за что на свете. Они нужны мне самому».

Русский приобрел себе три пижамы и отбыл в Москву. Об Илоне Михаэль ничего не знал. Он волновался и не мог работать. Она сидела вот там, на диване. Квартира была пуста. Беспокойство гнало его на улицу. В шумном ночном кабаре вдруг он почувствовал, что их разделяет целая часть света.

На другой день он снова послал цветы. Она позвонила ему и трагически мрачным голосом сказала только одно слово: «Спасибо».

Итак, связь была восстановлена. Но неверное слово, неверная интонация или даже совершенно безобидное слово, неверно воспринятое, могли снова все испортить. Он сказал:

— Я хотел бы посидеть с вами в каком-нибудь кафе.

После долгой паузы — он вновь слушал ее дыхание — она спросила:

— В честь чего?

Он подумал: «Любой другой женщине, даже принцессе, я мог бы ответить: «Потому, что я полюбил вас». Ей он сказал: — Да просто так.

— Как это «просто так»? Что значит — «просто так»? — обиженно спросила она.

«Значит, не то», — подумал он и сказал: — Я хотел бы увидеть вас потому, что я полюбил вас.

— И вы прямо так мне об этом говорите? С чего это вдруг? Поистине крайне лестно для меня.

«Опять не то. Как же с ней надо?» — Он готов был сломать трубку: — Короче говоря, вы хотите или нет?

И тут она с явным удовольствием ответила:

— Если бы я знала, чего я хочу, я бы тогда хотела или не хотела.

— Я заеду за вами. Я знаю, чего я хочу, — сказал он и тут же положил трубку.

Они медленно брели по Тиргартену. На Илоне было бирюзовое ожерелье — большие, как вишни, бусины, — плотно охватывавшее шею. Красивое белое лицо светилось оживлением. Ей было всего двадцать пять лет. Он с улыбкой подумал: «Ее можно бы сравнить со шмелем, если бы только существовали белые шмели».

На ходу он прижался щекой к ее щеке и начал целовать уголком рта ее губы, и она не только не возражала, но и сама возвращала поцелуи на глазах у смеющихся прохожих. Это случилось само собой, ни с того ни с сего, как ни с того ни с сего налетает порыв ветра. Она подняла на него глаза, молчаливая и дрожащая, и в глазах был вопрос, может ли он вывести ее из мрачного лабиринта, который живет в ней. Он был растроган. Долгое время ни он, ни она не могли произнести ни слова.

Они пошли в отель на Паризерплац. В кафе играл джаз. Несколько пар танцевало. Только знаток сумел бы отличить элегантных кокоток от их более удачливых сестер.

Как и всякая женщина, Илона осматривала всякую женщину, которая проходила мимо. Она словно чувствовала, когда входит женщина, каждый раз подносила к глазам лорнет и устремляла на вошедшую взгляд, полный интереса и симпатии. Мужчин она, казалось, вообще не замечала.

Лорнет лежал перед ней. Когда она начала близоруко шарить пальцами по столу при появлении очередной женщины, Михаэль сказал:

— Вам надо бы носить очки, это гораздо удобнее.

— Ни за что! Я бы стала похожа на мартышку в очках, — она проводила взглядом вошедшую и сказала без зависти с искренним восхищением: — Посмотрите, вот это женщина так женщина. Перед ней я могу спрятаться. — Это была известная кокотка Т., которая уже успела промотать несколько миллионов.

Илона печально опустила руку с лорнетом. Она посмотрела на Михаэля темным взглядом, пытливым, словно ей для собственного счастья требовалось найти в целой пустыне одну определенную песчинку, потом спросила с каким-то непонятным выражением лица:

— Вы меня любите?

— Да.

— Хорошо. Очень хорошо.

— А вы меня?

Она покачала головой, как своевольный ребенок, который не хочет есть.

— Нет.

Михаэль уже много лет не танцевал. Ему хотелось обнять рукой ее стан, в мыслях он уже делал это. Он подумал: «Наверно, она будет танцевать очень своевольно», — и был немало удивлен, когда оказалось, что водить ее легко, как перышко. Теперь он держал эту жизнь в руках, жизнь, нигде не пустившую корней, как пускает их дерево, и свободно передвигающуюся по всему свету, дышащую, трепетную жизнь.