Валентин Богданов - Раздумья в сумерках жизни

– Пропали так пропали, – сердито буркнул дед Егор и зашёлся в кашле от крепкого самосада.

– А можа к чужому табуну пристали, а можа охотники подстрелили, не разобравшись? Вон как вечером-то, в сплошную темень шибко палили, поди наших-то и укокошили. С кого теперича спросишь? Не с кого, – печально, безответно жаловалась баба Нюра присутствующим мужикам и горестно вздыхала.

– Да перестань, бабка, заранее их хоронить! Глядишь, к утру прикондыляют и перед воротами загогочут. Гусь птица умная, к чужому стаду не пристанут, да и не примут их там, а в чужой двор сами не пойдут. Похоже, от своей стаи отбились, вот и коротают ночь где-нибудь в камышах или на берегу, – обнадёжил её дед Егор.

– Ладно бы так-то, – неуверенно отозвалась баба Нюра.

С самого начала разговора Павлуша всё понял и с напряжённым вниманием украдкой следил за Петровичем, стараясь угадать, как он к этому отнесётся и какое примет решение по убитым гусям. Честно признается в случившемся с гусями и отдаст птицу хозяевам или скроет и подленько, украдкой домой унесёт. В это не верилось, и он внимательно, с явным вызовом смотрел в лицо приятеля, стараясь поймать его нахально-блудливый взгляд и поторопить с признанием. Ведь чуть промедли он с объяснением своей вины, и уже поздно будет говорить о невиновности, что, мол, случайно гусей застрелили. Если все узнают о происшедшем, наверняка подумают, что охотники заранее сговорились застрелить гусей, а сидя за столом, пытались фактически скрыть явную кражу гусей у хозяев. Дураку же будет понятно, что это они напакостили.

Но самое глупое для него в этой подленькой истории было то, что и его, Павлушу, обязательно приплетут к этому пакостному делу, к которому он не имел никакого отношения. Вот и пыхтел он, сидя за столом, краснея от стыда загорелым лицом, вопросительно поглядывал на Петровича и всё больше мрачнел. А тот и виду не подавал, что его встревожила пропажа гусей, и, сидя напротив Павлуши, нёс всякую ерунду о погоде, о проблеме с питанием в городе, и ещё о чём-то – он был непревзойденным мастаком по части того, чтоб дурачить голову любому собеседнику.

Баба Нюра пригласила к столу поужинать и выставила на стол разной деревенской снеди. Но среди угощения особенно выделялась исходящая паром в чугунке рассыпчатая картошка. Петрович в спешке полез в задний карман брюк, достал фляжку, сделанную из нержавейки, наполненную водкой, и подрагивающей рукой разлил всем по гранёным стаканам. Но Павлуша наотрез отказался выпивать и отодвинул стакан от себя; Петрович тут же торопливо подхватил его и долил всем поровну. Только теперь до Павлуши дошло, что его напарник давно всё понял и сейчас действовал продуманно и нагло надеялся на его молчание. Он, видимо, убедился, что теперь Павлуша его не выдаст, раз все дружно выпили и даже ни разу не вспомнили за столом о сгинувших гусях, которые надёжно были упакованы в его армейский рюкзак, который теперь издевательски и вызывающе висел в сенях. А Павлуша за всё это время душевно измаялся, совсем растерялся в этой непростой ситуации и совершенно не знал, как ему поступить с вороватым напарником.

До боли жалко ему было этих деревенских стариков, всегда добрых, приветливых, которых знал уже многие годы и всегда, когда приезжал охотиться на эти озёра, останавливался у них на постой. Но такого мерзкого случая, что сегодня произошёл, даже в дурном сне не мог бы увидеть. А тут – на́ тебе, всему тому мерзкому, что сотворил его напарник на его глазах, он, по чистой случайности, не сумел вовремя воспротивиться, а теперь вынужденно приходилось расхлёбывать этот позор вместе с ним. Да с какой стати, за какие такие шиши он должен стать подельником Петровича в фактической краже гусей? Так Павлуша изводил себя молчаливыми укорами, укладываясь спать в избе на чистом полу, застланном половиками, укрывшись фуфайкой. Рядом притворно сопел Петрович, завернувшись с головой в старое хозяйское одеяло.

Всем нутром чуял Павлуша напряжённое состояние своего напарника, не сказавшего ему за весь вечер ни слова, но понимал, что для самоуспокоения тому очень хотелось с ним обмолвиться хотя бы парой слов, чтобы снять нервное возбуждение.

Но Павлуша решил молчать до утра, чтобы помучить своего напарника за совершённую подлянку, а заодно решить вопрос, как ему следует в этом случае поступить: если по совести, то гусей утром надо отдать старикам, если по справедливости, то ими надо будет поделиться. Утром будет поздно сознаваться в совершённой подлости. Назад хода уже не было. Но создавшаяся ситуация, по мнению Павлуши, полностью находилась в его руках, это он был хозяином положения. Если поступить по уму, то гусей надо поделить между собой. Петрович отдаст ему гуся, а он ему лысуху, и никто не будет в обиде, поскольку каждый из них свою долю получит. Да не зря говорят, что «утро вечера мудренее». А поутру этот вопрос разрешится сам собой. Так думал Павлуша, сладко засыпая в тёплой избе приветливых стариков.