Гийом Мюссо - Девушка и ночь

– Меня зовут Полина Делатур, – отрекомендовалась она. – А вы наш новый учитель?

– Не совсем, я…

– Шучу, я вас узнала: вы Тома Дегале. Вас все видели здесь сегодня утром на Каштановой площади.

– Когда-то я здесь учился, но это было давно, – объяснил я. – Может, еще до вашего рождения.

– Эка хватили! А если вы хотите сделать мне комплимент, вам придется еще немного постараться.

Полина Делатур, рассмеявшись, заправила прядку за ухо, сняла ногу с колена и встала. Наверное, для того, чтобы я мог получше рассмотреть, что, собственно, мне в ней понравилось. В ней удачно сочетались обычно несочетаемые вещи: смиренная чувственность, впрочем, лишенная всякой претенциозности, неподдельная жизнерадостность и своеобразный природный шик, создававший впечатление, что пошлость была чужда ей, чем бы она ни занималась.

– Вы же нездешняя, верно?

– Нездешняя?

– Не южанка. Не с Лазурного Берега.

– Нет, я парижанка. Я переехала сюда полгода назад, когда появилась эта должность.

– Думаю, вы можете мне помочь, Полина. Когда я учился, в лицее издавали газету под названием «Южный курьер».

– Он и сейчас выходит.

– Мне бы хотелось просмотреть подшивки.

– Сейчас принесу. Вам за какой год?

– Ну, скажем, за учебный 1992/1993-й. А если найдете еще и альбом выпускного класса за тот же год, будет просто великолепно.

– Вы ищете что-то конкретное?

– Мне нужны сведения о Винке Рокуэлл – она тоже здесь когда-то училась.

– Вы имеете в виду книгу Стефана Пьянелли, которую Зели собирается изъять из каталога?

– Я главным образом имею в виду папенькиных дочек, с которыми вижусь каждый божий день и которые возомнили себя феминистками, потому как прочли первые три главы «Рассказа Служанки» [134].

– Гетеродитки…

– Они рядятся в образ этой девушки и пытаются сделать из нее эдакий фетиш, на который бедная Винка Рокуэлл была совершенно непохожа.

Полина Делатур прошлась пальцами по клавиатуре компьютера и черканула на самоклеющемся листочке для записей ссылки на документы, которые я у нее просил.

– Присаживайтесь пока. А я пойду поищу для вас газетную подшивку и сразу же принесу.

Я сел на свое старое место – в глубине зала, в нише у окна. Отсюда был виден выложенный плиткой старый квадратный дворик с увитым плющом фонтаном. Он был окружен крытым проходом из розового камня и напоминал внутреннюю монастырскую галерею. Если бы там звучали еще и григорианские хоралы, я бы подумал, что приобщаюсь к некоему духовному миру.

Я поставил на стол бирюзовый «истпак», который прихватил из родительского дома, выложил ручки и прочие принадлежности, как будто собрался писать сочинение. Настроение у меня было приподнятое. Как только я обкладывался книгами и погружался в творческую обстановку, на душе у меня становилось легче. Я физически ощущал, как все мои тревоги отступают. Такая обстановка действовала на меня как успокоительное, только последствия были несравнимо легче.

Пропахшая воском и оплавленными свечами, эта часть зала, выспренно называвшаяся литературным кабинетом, не утратила своего былого шарма. Мне казалось, что я попал в святилище. На стеллажах пылились старые учебники литературы. А у меня за спиной висела школьная карта Видаль-Лаблаша [135]– она устарела еще в ту пору, когда я здесь учился, – на которой был изображен мир 50-х годов и страны, которых больше нет: СССР, ГДР, Югославия, Чехословакия…

Нахлынувшие волной воспоминания мигом унесли меня в прошлое. Именно здесь я делал домашние задания и готовился к экзаменам. Здесь же написал и первый свой рассказ. Я вспомнил слова отца: « Ты живешь в романтическом мире литературы, а в реальной жизни все по-другому. Настоящая жизнь – штука жестокая» , – а потом замечание, которое сделала мне однажды мать: « У тебя никогда не было товарищей, Тома. Твоими единственными друзьями были книги» .

Это была правда, и я этим гордился. Я всегда думал, что книги-то меня и спасли, но могло ли так продолжаться всю жизнь? Вероятно, нет. Разве Жан-Кристоф Графф не предупреждал меня в своем письме? Однажды книги обманули надежды Граффа, и он остался ни с чем. Быть может, чтобы распутать дело Винки Рокуэлл, нужно выбраться из-под защитного покрова книг и схлестнуться с мрачным и жестоким миром, о котором говорил отец?

«Вступай в войну!..» – шептал мне внутренний голос.

– Вот ваши газеты и альбом !

Уверенный голос Полины Делатур вернул меня в действительность.